– Развод, – пробормотал он в подушку, – вот решение проблемы, Тирон. Развод. И если мне придется покинуть Сенат из-за того, что у меня не останется денег – так и что с того? Никто по мне скучать не будет. Просто еще один «новичок», у которого ничего не вышло. О, Тирон…
Я подставил ему ночной горшок, и его вырвало. Затем, обращаясь к собственной блевотине, Цицерон продолжал свой монолог:
– Нам необходимо уехать в Афины, мой дорогой друг, жить с Аттиком и изучать философию. Здесь мы никому не нужны…
Его речь перешла в невнятное бормотание, и я уже не мог разобрать ни одного слова. Поставив горшок рядом с кроватью, я задул лампу и направился к двери. Не успел я сделать и пяти шагов, как Цицерон уже храпел. Признаюсь, в тот вечер я лег спать с тяжелым сердцем.
Однако на следующее утро, в обычный предрассветный час, меня разбудили звуки, доносившиеся сверху. Не отступая от своих привычек, Цицерон делал утренние упражнения, хотя и медленнее, чем обычно. Это означало, что он спал всего несколько часов. Таков уж был этот человек. Неудачи становились топливом для костра его честолюбия. Каждый раз, когда он терпел неудачу – либо как адвокат, либо после нашего возвращения из Сицилии, либо теперь, когда его столь цинично унизил Помпей, – огонь в его душе притухал лишь ненадолго, чтобы тут же разгореться с новой силой. Он любил повторять: «Упорство, а не гений возносит человека на вершину. В Риме полным-полно непризнанных гениев, но лишь упорство позволяет тебе двигаться вперед». И теперь, услышав, как он готовится к новому дню борьбы на римском форуме, я ощутил, что в мое сердце снова вернулась надежда.
Я оделся. Я зажег лампы. Я велел привратнику открыть входную дверь. Я пересчитал и составил список клиентов, а затем прошел в кабинет и отдал его Цицерону. Ни в тот день, ни когда-либо после мы ни словом не упомянули о том, что произошло накануне вечером, и это, я думаю, сблизило нас еще больше.
Цвет его лица был нездоровым, он старался сфокусировать взгляд, читая список клиентов, но в основном выглядел совершенно нормально.
– Опять Стений! – прорычал он, узнав, кто дожидается его в таблинуме. – Неужели боги никогда не пошлют нам прощение!
– Он не один, – предупредил я. – С ним еще два сицилийца.
– Ты хочешь сказать, что он размножается? – Цицерон откашлялся, прочищая горло. – Ладно, примем его первым и избавимся от него раз и навсегда.
Словно в странном сне, который повторяется из ночи в ночь, я снова вел Стения из Ферм на встречу с Цицероном. Своих спутников он представил как Гераклия из Сиракуз и Эпикрата из Бидиса. Оба они были уже пожилыми мужчинами, одеты, как и Стений, в темные траурные одеяния, с нестрижеными волосами и бородами.