Бритощекий при первом же крике царя упал на колени, уткнулся лицом в пушистый ковер. Он вспотел от страха, ворсинки ковра щекотали ноздри, военачальник чувствовал, что неминуемо чихнет, и от этого обомлел совершенно. Дарий вскочил, топнул сапогом по его спине. Под тонкой подошвой глухо брякнул панцирь, и это обозлило царя. Он стал пинать его, куда попало, и, зашибив ногу, разъярился еще больше.
Наконец он устал, плюхнулся в походный, слоновой кости с позолотой трон, прихваченный специально для того, чтобы, восседая на нем, принять и унизить Агая. Придворные сидели на своих местах истуканами, не дышали. У любимой жены открылся рот, и она никак не могла закрыть его. И Дарий рассмеялся. Смех его оживил подданных. Даже бритощекий поднял голову. Встать, хотя бы на колени, он не смел. Так, лежа, подождав, когда царь отсмеется, он робко заговорил:
– О, поправший мир! Гнев твой справедлив. Я, недостойный, держу новый ответ сарматов на языке, но сказать не смею.
– Попробуй, – разрешил Дарий. Гневная вспышка прошла, он ослабел от нее и нервного смеха.
– Агафарсис покинул верх земли и теперь блуждает в потемках ее, отыскивая путь к вечному блаженству. Сын его, Когул, водит теперь орду. Но закон сарматского народа велит ему пребывать сорок дней и ночей в неподвижной печали, забыть обо всех делах. Но он придет к тебе, как сказал гонцу. С тыла ударит и прижмет к нам скифида.
– Сорок дней! Почему не двадцать? – спросил Дарий. – Пусть Когул печалится и двигается с ордой ко мне. Пусть его несут на носилках и не будет ему никаких дел. Сейчас же послать гонца с моими словами… Садись на место.
Бритощекий прополз к своей подушке, уселся на нее. Дарий повел головой, ему поднесли кувшин. Он подставил руки под холодную струю, держал их долго, пока не опустел сосуд, потом вытер руки полотенцем. Делал он это, чтобы прогнать из тела заразный дух, что поселяется в теле после гнева и пожирает печень. Так он поступал всегда.
– Еще, о царь, я приказал взять под стражу праздного шатуна, – будто извиняясь, доложил бритощекий. – Старик он, дряхл превелико, но речи говорит бойкие и вредные: «Бросьте оружие – так увещевает. – Обнимитесь с братьями, не враги вы. Земля едина, не смейте делить ее. Люди на ней – одна община, и всякий себе царь».
Яркие глаза Дария стали еще ярче, пронзительнее. Склонив голову набок, он что–то припоминал. Потом тонкие губы его вытянулись в черточку. Он улыбнулся.
– Имя ему Иеремия? – спросил бритощекого.
– Так назвался.
Дарий провел рукой по рыжим волосам. Ему водрузили на голову роскошную корону. Самоцветы на ней сверкали, будто смеялись. И хотя в шатре не было солнца, на стены от них прыгали блики. Царь поднялся.