Повсюду гудели мухи, часто влетавшие в солнечный свет. Волхв подошел к покойникам, закрыл им глаза, вернулся к печке — священный огонь тут уже не был нужен, — стал разбирать поленья. Он так задумался, что не сразу услышал чьи–то слова.
— Огневицу–лихорадку огнем пугаешь?
Вздрогнув от неожиданности, Соловей поднял голову; сверху на него глядела маленькими мокрыми глазами древняя старуха. Во ввалившемся рту ее страшно торчал одинокий желтый зуб.
Старуха и волхв долго в упор смотрели друг на друга, потом она протянула к нему тонкие черные руки с длинными костлявыми пальцами. Всеслав осторожно снял ее с печи и ахнул от удивления — в бабе совсем не было веса.
В горнице он остановился, не решаясь положить старуху возле трупов.
— На пол опусти, — прошелестела она ему в ухо.
Волхв сперва посадил ее, потом, постелив несколько бараньих шкур, перенес на них. Старуха вытянулась навзничь и закрыла глаза. Волхв сел рядом.
— Я помру сейчас, подожди немного, не уходи, — заговорила старуха. Она произносила слова едва слышно, однако они тяжело и уверенно расплывались по избе.
Мухи закружили над ее лицом, одна села на глаз, и старуха, отгоняя ее, шевельнула веком. Черное бездонное око, уже увидевшее ирье, уставилось на Соловья.
— Меня мать с отцом Забавой назвали, а в веси люди кликали Оладьей… девкой я пышная была, белая… привыкли… видишь вот, какая я, а все Оладья, — растянула посиневшие губы умирающая. — Они вон, — шевельнула она головой, — дочь, зять, внуки — все Оладья да Оладья, а первые померли. Зять–то испугался, плакал, видно, не устал еще от жизни…
Старуха надолго умолкла; Всеслав ждал, потом поднялся, подложил в печь дров. Сизый дым гуще потек к потолку.
Когда он вернулся, Оладья не пошевелилась, только дрогнули веки.
— Ждешь? — едва слышно спросила она.
Соловей промолчал.
— Богов мы обидели… за вины наши и навели они бедствие… человек ведь не знает ничего, все боги…
Она опять умолкла, но вдруг громче прежнего произнесла:
— Соловей, дай скорее помереть! Избавь… не продлевай жизнь, сил больше нет. Все мои уже перед Родом стоят — пусти к нему! Избавь от жизни!
Перебирая по полу паучьими пальцами, она потянулась к волхву усохшей рукой.
— Детство все не забывается, его жалко, помоги помереть! Мука не страшна, память сердце гложет!
Медленно и тяжело Забава повернула голову и помутневшими глазами взглянула на Всеслава.
— Помоги, — прошептала она.
Волхв поднялся, взял на пороге свой туес, стал выкладывать на стол травы. Достав болиголов, он обернулся к старухе. Ты умоляюще смотрела на него. Передвинувшийся солнечный луч подбирался по полу к ней.