Внезапно Том взял ее под руку:
— Пойдем понюхаем розы. Мне кажется, я уже очень давно не вдыхал их ночной аромат.
Сад был в глубокой тени, лишь резко выделялись шпалеры с белыми розами. Но они знали, что аромат исходил от красных роз. Он был тяжелым, но не резким, и гораздо более теплым, чем эта ранняя летняя ночь.
— Мне не доставало тебя, — сказал Том.
— Когда?
— После чая… Когда ты ушла на пляж.
— Я была недалеко.
— Я знаю. Это глупо. Хотя я был рад, когда ты вернулась.
— Ты мог бы разыскать меня.
— Я знал, что ты в конце концов придешь.
— Да. Как красиво, Том. Горы прекрасны.
— Да. Они красивее итальянских гор… Они добрее. Это не та красота, какая заставляет тебя почти сожалеть, что ты никогда не видел их. Может быть, это лишь потому, что эти горы я знал всю мою жизнь и привык к ним.
— Всегда знаешь то, чему в конце концов принадлежишь.
— Да.
Она взяла его руку в свою:
— Пойдем в дом. Стало холодно.
По дороге к дому они молчали, слушая пронзительную настойчивую песенку сверчков, которую те завели в болоте позади розария.
Джеральду нравилось оставлять столовую без света как можно дольше. Из-за вечерней прохлады окна были закрыты. В камине маленьким костром горели дрова. За едой он очень редко разговаривал. Молчание стало его привычкой с тех пор, как Том и Гарри впервые пошли в школу, а потом, в военные годы, она еще больше утвердилась в нем, когда стали редкими визиты его друзей. Он всегда понимал, что молчание подходило ему больше, чем разговор. Но с тех пор, как Том вернулся с Морой, молчание, казалось, окутало его, точно сеть, попытки прорвать которую были слабыми и не вполне искренними. Вот и теперь его поглотила эта странная и необъяснимая робость, когда он прислушивался к тихой беседе склонившихся друг к другу детей. Это был разговор двух друзей, наделенных терпимостью и юмором, но не шепот влюбленных. Он никогда не спрашивал Тома о его долгом ухаживании за Морой, да и не смел задавать такие вопросы. По правде сказать, ему и не хотелось об этом знать. Это не было внезапным расцветом любви. Однако он не усматривал в этом ни намека на расчет. Они по-доброму относились друг к другу — эти двое. Их доброта была глубокой и непритворной.
Джеральд внезапно опечалился и удивился, что любит их так сильно, а понимает так мало.
— Я прошелся по другой стороне… Там, куда мы никогда не ходили, и увидел какой-то коттедж у залива, но на воде нет никакого суденышка.
Джеральд наклонился к ним.
— Там живет Мэри Стенли. Помнишь ее, Том?
— Да, помню. Я видел ее последний раз еще до войны.
— Ее можно встретить время от времени в городе по рыночным дням, когда она продает поросят… Но больше нигде. И не надейся, что она обрадуется, увидев тебя. Она боится, что кому-нибудь придет в голову навестить ее. — Джеральд взглянул на Мору. — Ее отец владел льняными фабриками в Белфасте и потерял все свои деньги. Они переехали сюда, в этот коттедж. Когда отец умер, она осталась совсем одна. Я хотел бы что-нибудь для нее сделать… Но она явно не желает ничьего внимания или участия. Жаль, что быть соседями иногда так бесполезно.