«У вас есть что-нибудь объемное? — спросил один петербургский издатель. — Роман нужен, что мне делать с вашими рассказами?» — «Господи, да конечно, есть!» — уверенно солгал автор. Вечером он сел в поезд Петербург — Уфа и за ночь, лежа на боковой возле туалета, спускаясь временами, чтобы прикрыть ноги юной незнакомке, спящей на нижней полке купе (иначе вдохновение как-то мучительно твердеет), и выходя в тамбур перекурить — вот за эту, полную перестуков, ветра, летящих влажных огней, этих тонких коленок и сбившейся простыни со штампом — за одну из прекраснейших ночей в жизни он написал весь роман. Закорючками на пяти листочках. Будь в его распоряжении полярная ночь, он вышел бы на ночной перрон с пачкой исписанных убористым почерком листов. Но широты не те, слишком низкие широты…
Прошел год, издатель устал ждать и забыл об авторе. Автор же все тянул, не решался, все точил и грыз перья до их полного исчезновения. Он решил взбодрить свою память и написал «Бортжурнал» — для разминки. Но «Бортжурнал» вырос кустом сухих историй, а весь живой сок, который жадина приберегал на роман, остался нерастраченным… Теперь автору терять нечего. Черт с ним, с издателем, бог с ним, с романом. Он открывает заветную бутылочку и выливает ее содержимое — самую главную историю — под кустик историй о борттехнике. И если в результате распустится цветок, то это и будет настоящее заглавие — три главных слова в самом конце.
Ноябрь уж на дворе, а снега все нет. Только туман. Какое совпадение, удивляется автор, в то же самое время они и отправлялись. В Приамурье все еще не было снега, еще бегали по уже льдистым, хрустящим стоянкам борттехники в лоснящихся демисезонках, воруя друг у друга клювастые масленки и мятые ведра, — шел перевод бортов на зимние масла. «Быстро, быстро! — дыша духами и туманами, кричал мелькающий тут и там инженер, — белые мухи на носу, а вы все телитесь, вашу мать!» А над всем этим крякали и курлыкали улетающие на юг последние птицы…
На этом месте обрыв пленки — и мы, как утки, внезапно снявшись с холодающей родины, с ее подмерзающих озер, с ее хромоногих стремянок, отправляемся в жаркие страны — как положено, качнув крыльями над родным аэродромом.
А это уже аэродром в Возжаевке. Целый день ожидания в битком набитом эскадрильском домике — а в тюрьме сейчас макароны дают! — и голова трещит от сизого табачного воздуха, но! — под вечер, белой штриховкой по синим сумеркам, шурша по крыше — снег! И перед глазами высыпавших на внезапно белую улицу, сквозь колышущийся снежный тюль, в свете прожектора выплывает громадный, как китовый плавник, киль «горбатого»…