– И вы еще об этом говорите! — воскликнул убийца. — Да разве вы не понимаете, что именно ваше равнодушие и довело меня до безумия? Быть рядом с вами, видеть вас, следить за каждым вашим движением, знать, что душа моя прикована к вашей словно цепями, которые не в состоянии разорвать никакая сила, спать под одной кровлей с вами, есть с вами за одним столом и ни разу не получить хотя бы единственного взгляда в награду — все это превращало мою жизнь в ад. Я решил добиться того, чтобы вы, наконец, заметили меня и узнали, как я вас люблю. Теперь вы знаете все обо мне. Вы можете отстраниться от меня, отдаться под покровительство этого слабого, безвольного человека, которого вы зовете своим мужем, но все же вы никогда не забудете о любви Трумена Харвелла, вы никогда не забудете, что только любовь, безграничная, пылкая любовь заставила меня в тот роковой вечер отправиться в комнату вашего дяди и застрелить его, чтобы передать в ваши руки богатство и могущество. Да, — воскликнул несчастный; сила отчаяния делала его почти величественным, так что даже гордая фигура Клеверинга показалась маленькой в сравнении с ним, — каждый доллар, звенящий в вашем кошельке, будет напоминать вам обо мне. Роскошь, великолепие, могущество — все это будет отныне вашим достоянием, и все это дал вам я, и вы не забудете до конца своей жизни того, кто облагодетельствовал вас!
Гордо подняв голову и улыбаясь торжествующей, злой улыбкой, Гравель повернулся и собрался уже следовать за сыщиком в другую комнату, как вдруг Мэри подняла руку и сказала:
– Нет, Трумен Харвелл, даже этого утешения я не могу вам дать. Богатство, над которым тяготеет такое проклятие, было бы мне ненавистно. С сегодняшнего дня у Мэри Клеверинг нет ничего, кроме того, что ей даст ее муж, к которому она так долго относилась несправедливо. — С этими словами она сорвала с себя бриллиантовые серьги и бросила их к ногам несчастного.
Крик отчаяния вырвался из груди убийцы; лицо его исказилось ужасающей гримасой.
– Так, значит, я продал свою душу дьяволу ради призрака счастья! — воскликнул он и рухнул на пол.
– Ни разу в моей жизни дело не было так хорошо сработано, мистер Рэймонд, — произнес Грайс. — Вы смело можете поздравить меня с успехом, поскольку еще никогда прежде в этих стенах не разыгрывалась такая рискованная игра.
– Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался я, с удивлением взглянув в торжествующее лицо Грайса. — Разве вы все заранее просчитали?
– Конечно! Неужели вы думаете, что эта партия разыгралось бы сама по себе? Видите ли, — продолжал сыщик, — несмотря на то что все улики были против Мэри Левенворт, меня все время смущало одно обстоятельство — чистка револьвера после выстрела. Этот факт совершенно не вязался с тем, что я вообще знаю о женщинах и их манере действовать. Скажите, знаете ли вы хоть одну женщину, которая умела бы вычистить револьвер? По всей вероятности, нет! Выстрелить из револьвера они могут, но вычистить оружие после выстрела — это им никогда не придет в голову. Теперь должен вам сказать, что у сыщиков существует правило: если есть девяносто девять улик против подозреваемого, но сотая находится с ними в противоречии, то обвинение не выдерживает критики. Только благодаря этому я не решался на этот арест, и мне пришло в голову испробовать последнее средство. Я пригласил Клеверинга и Харвелла, единственных, кто мог бы совершить это убийство, если не принимать в расчет Мэри, причем сообщил обоим, что убийца не только мною найден, но даже будет арестован у меня на квартире, и что если они желают услышать его признание, то должны явиться в таком-то часу. Оба они были слишком заинтересованы в этом деле, по разным причинам, конечно, чтобы не принять мое предложение; потом мне уже нетрудно было уговорить обоих дождаться развязки в тех комнатах, из которых они впоследствии и вышли. Я был уверен, что если кто-либо из них совершил это преступление, то он решился на это только из любви к Мэри. Так неужели же виновный мог бы равнодушно слушать, что ее обвиняют в убийстве и собираются даже арестовать, как убийцу? Я, конечно, не был особенно уверен в успехе, главным же образом я был поражен не тем, что уловка моя удалась, а тем, что виновником оказался Харвелл.