Я не могла дать удовлетворительного объяснения по поводу всех этих улик, даже хотя бы относительно какой-либо одной из них, — петля на моей шее затягивалась все туже, я не смела пошевелиться из боязни, что она затянется окончательно. Что пользы было мне в сознании, что я не виновна, если мне не удалось убедить в моей невиновности даже того, кто меня любил? Как же я могла рассчитывать на то, что мне удастся убедить в этом весь свет?
Но, кроме прочего, я была свидетельницей того, как великодушная Элеонора, которой и в мысли не могло прийти причинить хотя бы малейшее зло дяде, которой личный интерес диктовал желать, чтобы его жизнь была как можно более продолжительной, благодаря некоторым уликам была заподозрена в преступлении.
Каково же должно было прийтись мне, когда, наконец, вскрылось бы все, что я утаивала? Тон и взгляд одного из присяжных, когда он спрашивал меня, кому именно была выгодна смерть дяди, просветили меня в этом отношении. И потому, когда Элеонора, следуя порыву благородного сердца, отказалась отвечать на вопросы, поскольку ее показания неминуемо навлекли бы на меня беду, — я также промолчала. Я успокаивала свою совесть тем, что она сама несправедливо приписывает мне вину, и решила, что пусть она и расплачивается за это. Даже когда я убедилась в том, насколько ужасны будут для нее последствия этого молчания, я не изменила своего поведения. Страх позора и ужас перед грозившей мне опасностью так подействовали, что я не имела сил сознаться во всем. Только один раз я поколебалась — это было во время нашего последнего разговора с вами, мистер Рэймонд. Я видела, что, несмотря на все улики, вы все же твердо уверены, что Элеонора не виновна, и мне пришла в голову мысль, что, может быть, вы станете и моим заступником, если я расскажу вам всю правду. Но в эту минуту мне доложили о приходе Клеверинга, и когда я подумала, что` мне, возможно, предстоит впереди и какое несмываемое пятно ляжет на меня, то отказалась от этой мысли и даже пригрозила Генри, что отрекусь от нашего брака, если он опять посмеет приблизиться ко мне, прежде чем минует всякая опасность. Вот как я встретила его после длительной разлуки, вот чем я наградила его за все, что он вытерпел за этот долгий мучительный год!
Но он простил меня, об этом говорят интонации его голоса, я читаю это в его глазах. А вы, если можете простить зло, которое я причинила Элеоноре, — я догадываюсь о вашем чувстве к ней, — то простите меня во имя вашей любви. Теперь мне остается только просить этого человека, видеть которого для меня уже пытка, вот о чем: пусть он сознается перед Богом и присутствующими, что никогда ни единым словом или взглядом я не дала ему понять, что вижу его безумную страсть ко мне.