За отцом шел маленький человечек в ермолке и талесе, держа в руках докторский саквояж. На шее у него висел фонендоскоп. Подойдя к корытцу на ножках, человечек раскрыл саквояж и достал из него инструменты, от одного взгляда на которые мне стало дурно. Там были острые скальпели, какие-то зажимы, прищепки и еще куча блестящего металла.
Ребенка осторожно уложили в корытце. Человечек с фонендоскопом развернул одеяло, снял памперс, младенец засучил ножками и захныкал.
Я хотела выйти из зала, так как съеденный салат колом встал в горле. Но, решив не поддаваться слабостям, я повернулась и стала следить за действием во все глаза.
Один из бородачей, взяв в руки молитвенник, привычно закачался, выпевая знакомые слова. Второй повыше ростом, и с более окладистой бородой, расставлял зевак так, чтобы они не мешали резчику.
А тот продолжал свое дело. Оттянув ребеночку крайнюю плоть, он зажал ее широким зажимом так, чтобы только маленький кусочек кожицы торчал наружу. А потом, взмахнув скальпелем и громко пропев фразу «Бог один, бог велик!» он резким движением срезал этот кусочек кожи и разомкнул зажим. Младенец захныкал, резчик обмакнул в бокал с вином палец и провел им по губам несчастного ребенка. Потом, не переставая обрабатывать ранку, громко возвестил: «Еще один еврей принят в союз детей Авраама, праотца нашего!»
Тут все захлопали в ладоши, человечек передал запеленатого спящего младенца матери, засверкали вспышки, и снова заиграла музыка, но теперь уже веселая танцевальная.
Наши соседи по столу стояли возле родителей: Карни целовала счастливую пару, а Ашер непрерывно фотографировал. Я потянула Дениса за рукав:
— Не пора ли нам, милый? Почтили своим присутствием, пора и честь знать.
— Подожди, сейчас принесут горячее, — возразил он.
— Я тебе дома приготовлю горячее, а потом еще острое и пикантное, — ответила я. — Идем, а то после этого зрелища мне так хочется убедиться в том, что у тебя все на месте. Да и шашлык из куриных бюстов в глотку не полезет.
И мы ушли тихо, по-английски.
* * *
На следующий день я сидела в кабинете и бодро стучала по клавишам, несмотря на продолжавшуюся жару. Ночью все мои опасения по поводу символической кастрации рассеялись, поэтому утром я ехала на работу в довольном расположении духа.
В дверь постучали.
— Можно?
— Входите.
В комнату вплыла Карни. На ней было надето уже другое платье, не такое декольтированное, как вчера, но браслеты и перстни были на месте. Наверняка, она чувствовала себя голой без них.
— Привет! Как ты узнала, что я сижу здесь?
— Ты же сама сказала, что у тебя контора на Соколова. Вот я и пришла. У меня к тебе дело.