— Больно, — соглашается доктор, — поэтому и не хочу!
— Что ты творишь, красавчик? — спрашивает мом, смотря, как Вилли соскакивает с кровати.
— Я жить хочу, — кричит Вилли, — а этот придурок собирается меня убить, ты что, не видишь, мом?
— Ты уже не живешь! — говорит доктор и вдруг поет: — Твой самолет падает, падает, скоро рухнешь ты в океан!
В ответ Вилли только смеется.
Загоняет доктора в угол между стеной и кроватью, потом резким ударом бьет в челюсть.
Тело доктора сползает на пол.
— Сильный мальчик! — с гордостью говорит мом.
Вилли смотрит по сторонам.
Стюардессы не видно, в салоне лишь испуганные пассажиры.
Краснолицый стал совершенно белым.
Странное имя — Марко…
Да и фамилия глупая — Вандердекер…
Вилли смотрит дальше.
Ему становится грустно.
Тот парень, которого он вначале спас, а потом дал по шее в Барселоне.
У него печальные глаза, у его подруги — тоже печальные.
— У меня печальные глаза? — спрашивает Вилли.
— У тебя красивые глаза, — отвечает мом, — ты самый замечательный мальчик!
Наушники валяются рядом, в голове вновь нарастает волна боли.
Он даже не слышит, как высокий голос в наушниках тянет последние слова:
Wanna die, yeah, wanna die,
If I ain't dead already, ooh,
Girl, you know the reason why!
Безжизненное тело доктора все еще валяется между стеной и кроватью.
— Его надо выбросить, — обращается Вилли к мом, — давай, я за ноги, ты за руки!
— Мне не справиться, — пугается мом, — он тяжелый!
— Он лазил ко мне в череп, — отвечает ей Вилл и, — много лет назад, присосался как червь, высасывал мозг, тот стал мягким и податливым… Я чуть не умер… Хочу сдохнуть, йе, хочу сдохнуть. Если я еще не подох, оу, Крошка, ты знаешь, почему!
— Поэтому и не умер, — убежденно заявляет мом, — и не должен, вцепись руками в кресло, Вилли, сильнее, пригни голову… Ты надел жилет?
Все уже надели жилеты, все сидят в жилетах, напуганные и с бледными лицами. Руки Вилли тоже становятся белыми, смешно смотреть, как белеет черная кожа, иногда он думал — как это, быть белым, сейчас можно сказать, что в этом ничего хорошего, белых надо жалеть, черных тоже надо жалеть, всех надо жалеть… Мом, говорит про себя Вилли, ты сейчас на небесах, откуда и спустилась когда-то, скажи, мом, что будет, останусь ли я в живых или так и сгину там, куда мы сейчас все падаем, падаем, падаем…
Ему хочется встать, подползти к запасному выходу, открыть и выпрыгнуть, не дожидаясь, пока самолет шмякнется о вздыбленную, бурлящую поверхность, голос в наушниках замолчал, стюардесса уже не плачет, сжалась в комочек и сидит, не женщина, — приготовившийся к смерти эмбрион, который должны абортировать, их всех сейчас абортируют, а потом, мокрых и скользких, завернут в пластик и выкинут в мусорное ведро под названием океан, он сглотнет их, слижет языком, даже не чувствуя вкуса, — пятнадцать случайных тел, не добыча, просто недоразумение, радужное пятно от горючего разольется по поверхности, ошметки фюзеляжа и тени от крыльев, пустой пластиковый ящик из-под бутылок с минеральной водой, несколько никак не тонущих чемоданов, хотя нет, вот один погружается, за ним торжественно ныряет второй, зато самый большой никак не может уйти следом, странный чемодан, загадочный чемодан, впрочем, Вилли всегда знал, что в этой жизни много загадочного.