— До цели дошли одиннадцать самолетов, остальные совершили вынужденные посадки из-за порчи моторов, один сбили свои. Мой самолет, — продолжал я, — при посадке на лес разбился.
— Есть жертвы? — спросил Сталин.
— Даже синяка никто не получил. Но на других машинах есть жертвы.
Я вспомнил, как при взлете на самолете Егорова отказали сразу два мотора на одной стороне, корабль с креном врезался в землю. Это была страшная катастрофа, я почувствовал, как загорелось мое лицо. Может быть, чуть повышенным тоном сказал:
— Я готов зубами сгрызть эти проклятые дизеля! Нельзя в боевой обстановке доводить моторы. Летать на них — значит самолеты и людей гробить.
И я, как бы ища защиты, стал просить Сталина дать приказ сменить дизельные моторы на бензиновые.
— И еще, — сказал я. — Надо поставить приводимо радиостанции. Без них мы как слепые котята мечемся…
— Вы что, хотите привести фашистские самолеты на свою базу? — ехидно спросил кто-то из присутствующих.
— Станции можно поставить и в стороне от базы, — возразил я. — А пятьдесят-сто километров по своим приборам пройдем.
— Идите! — прервал мой доклад Верховный Главнокомандующий.
…Через неделю я был командирован испытывать па ПЕ-8 новые моторы, те самые замечательные М-82, которые верой п правдой служат нашей авиации до сегодняшнего дня.
Приводная радиостанция тоже вскоре была установлена. Назвали ее в авиации «Пчелка».
Вскоре на своем старом самолете, но с новым мотором, с тем же экипажем мы стали вылетать па бомбежки вражеских объектов в Смоленске, Орле, Калуге. Летали мы только по ночам, сбрасывали бомбы в темноте и не всегда могли видеть результаты налетов.
Однажды, когда мы вернулись после очередного «визита» в Орел, Штепенко сказал:
— Михаил Васильевич, а может быть, попросите разрешения летать и днем м ночью? Летали же мы с вами бомбить белофиннов среди бела дня, и все обошлось благополучно.
— Попробую… — согласился я.
При первом удобном случае я попросил разрешения на дневной боевой вылет.
— А вам что, жизнь надоела? — сказали мне.
— Насчет жизни трудно сказать, где мы. больше ею рискуем: в дневном ли на большой высоте или в ночном полете, когда жизнь всего экипажа висит на кончике стрелки радиокомпаса.
— Наша часть создана для ночной работы. Пока у немца еще большие преимущества, и мы не можем рисковать ни людьми, ни кораблями, — возразили мне.
— Ничего, попытка — не пытка, от истребителей отобьемся своими пушками. Чего их зря возить? А зенитка на большой высоте не попадет. Не выйдет — будем летать только ночью, а выйдет — будем работать и днем и ночью…