Но размышляла Екатерина больше не о людском осуждении, а о том, как теперь быть с Мировичем, не благодарить же за попытку переворота? Орловых она под суд не отдала, приняв все слухи на себя, но Алехан действовал по ее желанию, а Мирович? Разве не желала она смерти несчастного Ивана Антоновича? Желала, однако прощать Мировича не собиралась. Неужели потому, что Орловы, убив Петра, привели ее на престол, а Мирович, став поводом для убийства Ивана Антоновича, был против императрицы?
Глубоко внутри сидело понимание, что да. А еще умная Екатерина сознавала, что ее обязательно обвинят в этой смерти, независимо от того, казнит она Мировича или помилует. Уж очень складно все получилось. Дурака Мировича вовремя перевели в Шлиссельбург, вовремя ему подвернулся Ушаков, очень вовремя Ушаков вдруг утонул, а сама императрица вдруг уехала в Курляндию…
Не кричать же на площадях, что не ведала о Мировиче?!
Екатерина понимала, сколько и какой грязи выльют на нее за границей, казни она бунтовщика. Ни один монарх на ее месте не простил бы Мировича, ни один не дрогнул, приговаривая к смерти, а ей придется оправдываться. Нет, оправдываться перед иными государствами глупо, пусть думают что хотят. Сейчас важнее спокойствие внутри страны.
Григорий лежал на кушетке, искоса наблюдая за сидевшей за столом Екатериной. Потом не выдержал:
— Да ладно тебе, Катя, чего из-за этого дурака переживать?
— Кого ты дураком зовешь?
— Да хоть Иванушку, хоть Мировича.
Екатерина протянула ему «манифест»:
— Прочти, что сей дурак пишет.
Орлов дотянулся, развернул, пробежал глазами. Конечно, ей неприятно, но ведь бумага никуда не попала.
Екатерина поднялась из-за стола, взволнованно прошлась по кабинету, остановилась перед большим портретом Елизаветы Петровны, глядя задумчиво. Григорию захотелось ее успокоить, приласкать. Кинул бумагу на стол, подошел вольной походкой.
— На всякий роток не накинешь платок. Венчались бы сразу, все и замолкли бы, а то тянешь… то Разумовский тебе не пример…
Договорить не успел, Екатерина вдруг налетела на него, как коршун, дала пару пощечин:
— Я точно на угольях сижу, по жердочке над пропастью ступаю, а вы дурные сплетни распускаете о женитьбе?!
Орлов даже растерялся, потом взвыл:
— Я-то что?!
Гнев прошел, как и родился — быстро. Никогда больше Екатерина не позволяла себе приступов гнева, даже перед Орловым, но тут дала волю всем чувствам, в том числе и слезам.
Григорий растерянно прижимал ее к себе, гладил по плечам (волосы, как всегда, взбиты и напудрены), уговаривал успокоиться. Екатерина выплакалась, высморкалась и успокоилась, но голос все равно был обиженный, словно Орлов виноват, что судьба задает ей такие страшные задачки.