Глава 11. Автопортрет самоубийцы
(Филипп Сосновский)
Утром меня вызвали к следователю. Наш второй разговор не дал ничего нового — ни мне, ни ему. Я был под впечатлением снов и отвечал невпопад. Хотелось поскорее вернуться в камеру, растянуться на нарах и обдумать все, что мне в эту ночь приснилось: явление седьмого гостя, семейное счастье фотографа. А этот следователь ужасно мешал, его вопросы не заслуживали внимания, были совершенно не интересны — все они вертелись вокруг Гамазинского и наших с ним отношений. Он ни словом не обмолвился о моих вновь преставившихся мертвецах. Меня подмывало спросить, не погиб ли фотограф, но, конечно, я понимал, что об этом спрашивать ни в коем случае нельзя. А еще очень хотелось проверить, правда ли то, что мне про него приснилось: обаятельная, красивая простой красотой жена, он — обаятельный простой парень, больше всего на свете ему нравится фотографировать ее, все стены их квартиры увешаны портретами. Фотограф — он тоже художник, возможно, мы бы с ним могли сойтись. Если все так, как мне про него приснилось, если история, придуманная мною во сне, — правда. А если неправда, если он совсем другой, если все же обречен погибнуть — не я тогда сочинил его жизнь и смерть, значит, и не виноват. И даже больше: вся схема гибели моих мертвецов рушится, и я больше за них не в ответе.
— Вы себя хорошо чувствуете? — недовольно спросил следователь, когда я в очередной раз ляпнул что-то совершенно не то на его вопрос.
— Да, простите. — Я встряхнулся и честно постарался сосредоточиться.
— В одиннадцать тридцать вы позвонили Гамазинскому, договорились о встрече. В шесть вошли в его квартиру. Что вы делали в промежутке между половиной двенадцатого и шестью часами?
Что я делал? Работал. Писал интерьер. В промежутке между половиной двенадцатого и шестью мне удивительно легко работалось. А все потому, что не задавался глупыми вопросами, а просто писал. Не в этом ли разгадка?…
— Работал над своей новой картиной.
— И вас никто в этот временной промежуток не видел?
Разве что эта женщина-ведьма из парка или этот седьмой-посторонний — они единственные способны проникать в наглухо запертые помещения и видеть сквозь стены.
— Нет, никто. Реального алиби у меня нету.
— Что значит реального? — вскинулся следователь.
— Не важно. Я не убивал Гамазинского, не заказывал его смерть, мне он был совершенно не интересен…
— Зачем же тогда вы договорились с ним встретиться?
Он терзал меня своими глупыми вопросами еще битый час, пока и сам не убедился в их полной бесполезности. Я вернулся в свою одиночную камеру почти с радостью, до такой степени устал от допроса. Растянулся на нарах, закрыл глаза: кто теперь ко мне явится? Кто ответит на мои вопросы?