– На улице? – тупо переспросила я.
– Я так и знала! Я так и чувствовала! – причитала сестра.
– Вы приезжайте к вашей бабушке. Тридцать седьмая больница, запомнили? Вот только не знаю, пустят ли вас к ней сегодня, состояние тяжелое. Но отчаиваться не стоит, врачи говорят… Они делают все, что возможно, и… все будет хорошо. Тридцать седьмая, кардиологическое, не забудьте.
– Да, да, поняла. – Я повесила трубку, не сообразив узнать, кто звонил, не догадавшись записать адрес больницы. – Тридцать седьмая, – сказала я вслух, чтобы хоть номер не забыть.
Вероника сидела на полу, привалившись спиной к дивану, и смотрела прямо перед собой. Когда она туда переместилась, ведь все время была рядом со мной и мешала, мешала…
– Бабушка в тридцать седьмой больнице, – сообщила я ей результат разговора.
– В морге? – равнодушно спросила Вероника.
– В реанимации, – почему-то так же равнодушно, в тон ей, ответила я. – Надо туда поехать. Тридцать седьмая – это где?
– Далеко, – пробормотала сестра и вдруг словно очнулась: – В реанимации? Так она еще жива?
– У нее инфаркт. Вызови такси, ладно? – Я почувствовала, что силы кончились. Кровь снова яростно забила в виски, комната поплыла. – У меня что-то… плохо слышно… не видно… Я сейчас, это так… Инфаркт. – И тут наконец меня прорвало.
Отчаяние, которое так долго копилось… Слезы, которые так долго копились… В тот день, когда погибла мама, и в день похорон, и сегодня утром… И все полгода, с тех пор как от меня ушли стихи… А тут вдруг хлынуло разом.
* * *
Целые дни я проводила в больнице. Сначала в коридоре, когда бабушка была в реанимации и меня к ней не пускали, потом – в палате, когда главная опасность миновала и ее перевели в палату интенсивной терапии. Здесь же почти все время находился и Игорь. Мы с ним словно соревновались: кто раньше придет и кто позже уйдет, кто тем самым выкажет больше любви и внимания больной. Он меня ужасно удивил: я знала, что Игорь очень привязан к бабушке, но представить не могла, что до такой степени.
Вероника и вдруг протрезвевший, вернувшийся к жизни Артемий занимались похоронами и в больницу заглядывали редко и ненадолго. Бабушке было еще очень плохо. Мы с Игорем молча сидели возле кровати на неудобных больничных стульях и не отрываясь смотрели на нее – в этом, собственно, и состояли внимание и забота. Время от времени заходила медсестра, проверяла капельницу или ставила новую, прокрадывался врач, вкатывала тележку с облегченной едой нянечка, и снова наступала тишина – навязчиво мертвая, и потому тягостная. Мне даже казалось, что слышу, как падают капли в капельнице.