Приговор, который нельзя обжаловать (Зорин, Зорина) - страница 83

Я все сбиваюсь и путаюсь, мысли разбегаются, я ведь о чем-то другом хотела… Мыслительный мой аппарат в последнее время постоянно дает сбои. То ли от горя великого, то ли jam veniet tacito tarda senekta pede[1]. Вероятно, и то и другое. Так о чем я хотела?

Ах да! О том, как я получила бандероль.

Выпила сейчас чаю, горячего и крепкого, и немного согрелась. Вот странность: крепкий чай мне противопоказан, но только от него и становится легче, хоть на время эта тупая боль из груди уходит. Я и тогда, когда бандероль получила и поняла, от кого она, первым делом поставила чайник, и только потом стала развязывать бечевку. С мороза пальцы плохо слушались, ведь чайник-то еще не закипел… Пришлось взять ножницы и разрезать.

Но когда же я бандероль получила, ведь о квитанции я напрочь забыла? Сунула в сумку и забыла. Она у меня несколько дней там пролежала, пока я случайно на нее не наткнулась… Как это было? Когда?

Ненадолго, однако, согрел меня чай. Снова вернулись эта неприятная дрожь и озноб. Сейчас разболеться никак нельзя. Раздеться, забраться под одеяло? Вспоминать можно и лежа в постели.

Это не потому я ложусь среди дня, что заболела – я не заболела, мне никак сейчас нельзя болеть, – просто очень замерзла.

Так о чем я думала?

Вспоминала, как и когда бандероль получила. Вот что мне сейчас пришло в голову: не старость и не слабость мешают мне вспомнить, я боюсь вспоминать, боюсь снова вернуться в тот миг, когда…

Ну вот и еще немного повременю. О тех поговорю, посплетничаю сама с собой. Королевы… Впрочем, не все они Королевы, Вероника оставила после развода фамилию мужа, а Артемий никогда Королевым не был. Не важно, для меня они все объединены одним наименованием – Королевы. Так вот, Королевы теперь недоумевают: что могло толкнуть Сонечку на такой шаг? Все ведь было так хорошо, просто замечательно. Не захотела поехать с ними в отпуск, так это в порядке вещей: Сонечка – известная затворница и домоседка. Не было никаких причин для такого ужасного шага. Значит, что-то случилось за двенадцать дней их отсутствия. Вот их логика! Оправдательная логика. Отвратительная логика! Преступная логика! Как могло их не насторожить…

Впрочем, разве меня саму насторожило? Разве меня насторожило, когда Сонечка позвонила и сказала… Разве я предчувствовала беду, когда она отказалась…

О предстоящей поездке я узнала за неделю – от Сони. И все радовалась, думала, что Сонечка непременно будет жить у меня эти двенадцать дней, готовилась и представляла, как здорово мы станем проводить с ней наш отпуск: у них свои забавы, а у нас свои. И как-то недоучла, что внучка моя – почти взрослая девушка, намечая сплошь детские развлечения. Вечером, когда по моим расчетам семейство уже уехало, позвонила Соне (первый раз за много-много лет сама позвонила, не опасаясь натолкнуться на кого-нибудь из родных), пригласила к себе. И была страшно обижена, услышав отказ – вежливый, даже ласковый, но отказ. Сонечка сказала, что давно мечтала пожить в полном одиночестве, что у нее как раз творческий подъем, она хочет написать одну вещь – большую вещь, в прозе: может быть, повесть, а может, роман, как получится, и просила – вежливо, даже ласково – дать ей такую возможность. То есть не надоедать звонками и приглашениями, – это я тогда, обидевшись, уже от себя прибавила.