— Интересно! Ты хоть объясни, по крайней мере…
— Кто настоял, чтоб уйти от Баклановых с квартиры? Ты. Развез свои рассуждения на сто морских миль: «Если дело касается чести, нечего долго раздумывать». — Мазай удачно скопировал Жутаева. — А теперь в чем дело? На квартире у дезертира оставаться нельзя, я с этим согласен, а вот чтобы покрывать дезертира, работать с ним вместе — извини, шалишь, нет на это моего согласия! И не о чем больше разговаривать. А придет сюда еще раз — я ему по шее надаю: лети на все четыре стороны!
— Обижайся, Мазай, или не обижайся — твое дело, но я скажу откровенно: думаешь ты мало, голове работы не даешь. Вот и все. Больше на кулаки надеешься, а напрасно. От кулаков не всегда толк бывает.
— Ну и ладно, не твое дело! Я тебе не даю советы, не указываю, и ты ко мне не суйся. А Бакланову здесь не работать. Вот клянусь!
— Посмотрим.
— Смотрелки заболеть могут. Понятно?
— Не грозись. Не испугаешь. И вообще мне кажется, что драки у нас больше не получится. Во-первых, тебе не очень-то интересно драться со мной, а во-вторых, я кулаками вообще не собираюсь ничего доказывать. Что касается Бакланова — ты пойми, Мазай, одно: парень совершил проступок, понял свою ошибку, хочет исправиться, просит, чтобы мы протянули руку, а мы вместо помощи на дно его толкаем. Вот что получается. По-твоему, хорошо это? По-товарищески? Но и другое еще нужно учесть. Скажи: справимся мы вдвоем в день плавки? Молчишь? Знаешь, что не справимся.
— Директор людей подбросит столько, сколько нам нужно будет.
— Правильно, людей-то нам, конечно, дадут в помощь, хороших людей. Но ты подумал о том, что они никогда еще расплавленного чугуна не видели? Не мешает об этом подумать. Станешь лить из ковша, как ударят брызги — и ковш бросят. Первый раз с непривычки расплавленный чугун для всех страшен.
— Ну, ну, знаешь, ты меня не усватывай! Договорились, что старшим буду я, ну и подчиняйся, делай то, что я велю. Берись за решето — время зря уходит.
Мазай понимал, что Жутаев прав, что Бакланову нужно помочь в его беде, но он не хотел возвращения Егора в училище. Не хотел потому, что боялся, как бы Бакланов при встрече с директором или мастером не наговорил на него, Мазая, не обвинил его в своем побеге. А случись такое — радости мало. Начнут трезвонить о Мазае, станут повсюду приводить для примера, разбирать по косточкам. А зачем это ему? Он привык к похвалам. На народе отчитывали его только раз, на последнем собрании, и он понял тогда, как плохо чувствует себя человек, когда критикуют его при всем честном народе. Сейчас Мазай готов был пойти на что угодно, только бы не допустить повторения такой встряски.