— Перевели.
Бакланову показалось, что беседа получается скучной и впечатление от его неуместного вопроса о родителях у Жутаева не рассеивается. Он решил подпустить в разговор шутку:
— Видать, отчудил что-нибудь и дали по шапке. Ага?
Борис строго взглянул на Бакланова и горячо запротестовал:
— Ничего подобного! Ты ошибаешься. Просто отделение формовщиков закрыли, потому что базы для практики нет. Была там допотопная вагранка — из строя вышла. Намечалось строительство завода — пока отложили его. А пас всех, формовщиков, к го второй год учится, в другие училища направили.
— Уж и пошутить нельзя? Я же понарошку сказал, а ты взаправду берешь. А почему вас перевели — слыхали об этом… — Егор посмотрел на Жутаева изучающим взглядом и вдруг спросил: — А у тебя деньги есть?
— Деньги? — удивился Борис.
— Ну да, деньги. Что ты так уставился на меня? Самые обыкновенные деньги — рубли, тридцатки, гривенники.
— Есть немного. А зачем они тебе?
— Да совсем не мне. Зачем мне твои, когда у меня свои есть. Я в кино собрался, а одному неохота. Вот и решил позвать тебя.
Жутаев еще больше удивился:
— Ты что? Шутишь, что ли? А малярия?
Бакланов махнул рукой:
— Эх ты, чудак рыбак! Малярия! Надумал не ходить на занятия — вот и болен. — Он отошел от Жутаева и снова сел на свою койку. — Не хочу! Опротивело все, прямо из души воротит.
Жутаев оставил тумбочку и повернулся к Бакланову:
— И сегодня не ходил? Ни на занятия, ни в цех?
— Не… Не ходил.
— Вон ты, оказывается, какой! А отцу в госпиталь об этом напишешь?
— Надо будет — напишу.
— Врешь, совести не хватит.
— Своей не хватит, у тебя займем.
— Здорово! Значит, симулируешь?
— Ничего не симулирую. Отворотно мне все в училище стало. Можешь ты понять это? Вот поживешь — уви-лишь. Сам еще сбежишь от этих «друзей». А потом я тебе скажу насчет еды: в столовой норма, а мне мало, не наедаюсь. Вот уже второй год доходит, а я все к норме не привыкну. Случается, правда, и досыта наешься, а чаше все-таки — спать ляжешь, а в животе словно быки топчутся.
— Не знаю. Мне, например, хватает, иной раз даже остается.
— Эх, чудак ты! Человек-то на человека не приходится! Вот я — хлебный. Мне хлеба побольше дай — полкило, скажем, на раз, — тогда я буду сыт. А тут на весь день семьсот граммов полагается. Супов, правда, дают вволю, только суп хлеба мне не заменит; наоборот, суп хлеба просит.
— Ничего не поделаешь, на нашей норме можно терпеть, а вот есть нормы чуть не вполовину меньше наших. Думаешь, сытнее тому, кто получает четыреста или пятьсот граммов хлеба в день? Война, брат. Протерпим.