Бакланов все это время стоял у окна и смотрел на улицу. Когда дверь за Гущиным захлопнулась, Егор окликнул Жутаева:
— Слышь-ка, друг, он совсем ушел?
— Наверно, совсем.
— Не придет больше?
— Не сказал. Должно быть, не придет. Делать ему здесь как будто и нечего. — Жутаев подошел к Бакланову. — Значит, болеешь?.. Ох, и плохо болеть! Нет в жизни ничего хуже… Я тоже вот недавно болел и тоже малярией. Летом. Почти два месяца вылежал. Думал, и не поднимусь. А вот выздоровел. Через день были приступы. Днем трясло, в самый полдень. На улице жарынь — дышать нечем, а у меня зубы стучат… Может, тебе хины дать? У меня с тех пор осталось несколько порошков.
— Зачем она мне нужна, твоя хина? Сам пей, если хочешь.
Жутаев был озадачен и удивленно посмотрел на Егора:
— Ты почему злишься?
— А я и не злюсь.
— У тебя же малярия! Верно?
— И ничего не верно. Мне и без хины горько. Не глядел бы ни на что. А он хину сует…
Егор подошел к своей койке и так стремительно лег, что она и завизжала и заскрипела.
— Ого, — удивился Жутаев, — вот это приземлился! Сетка-то цела, не оборвалась?
— Ничего ей не сделается! — буркнул Бакланов и неожиданно сел на кровать, поджав ноги. — Сам-то из Сергеевки приехал? — спросил он уже более спокойным тоном.
— Из Сергеевки. А ты откуда знаешь?
— Да разговор тут такой шел. Должны, мол, приехать оттуда… В Сергеевке мне тоже доводилось бывать. И не раз. С дедом ездил, потом с матерью: это же рядом с нашим районом… Не поправилось мне там. Хоть Сергеевку и считают городом, а она больше на деревню похожа. Дома всё маленькие да деревянные, как в нашем колхозе… В Сергеевке ты тоже в ремесленном был?
— В ремесленном.
— И сродственники там живут?
По лицу Жутаев а скользнула едва заметная грусть:
— Нет. Родственников у меня… здесь нет. В общем, я эвакуированный. Папа в армии, а мама… она погибла при бомбежке.
— Немцы убили? — живо спросил Бакланов.
— Да, — чуть слышно вздохнув, ответил Жутаев. — Мы на Украине жили… О, они как начали бомбить…
Он отвернулся, быстро подошел к своей койке, открыл чемодан, начал доставать из него книги и укладывать стопкой на тумбочке.
Бакланов внимательно следил за ним.
— Значит, матери у тебя нет?
Жутаев взглянул на Бакланова, молча кивнул головой и снова перевел задумчивый взгляд на книги. Бакланову показалось, что новому его соседу очень тяжело. Егор встал с койки, подошел к Жутаеву и, стараясь отвлечь его от печальных мыслей, спросил:
— Сам-то ты, видать, городской?
— Да, городской. Мы все время в городе жили.
— А в каком городе?
— В Днепропетровске.
— Слыхал, знаю. В школе мы учили. А я так и подумал, что ты из города: разговор у тебя не деревенский. Человека часто по одному разговору можно узнать — городской он или деревенский. А я колхозник. Из Платовки. Наше училище как раз над Платовской метеэс шефствует. Отец у меня тоже на войне. Танкист, а в мирное время трактористом был. В метеэсе работал. Сейчас он не на фронте, а в госпитале, под Москвой. Уже скоро полгода как лежит. В письмах пишет, что маленько получше стало. У него ноги поранены: неподалеку мина упала. А маманя моя в колхозе работает. И дед тоже. Все колхозники. Так ты, значит, эвакуированный? Говоришь, перевели из Сергеевой?