– Выйди, погляди! Путница, будь она неладная, разнесла стекло с обреза! Потом говорит, веди, мол, меня к Феодосию…
– Входи! – Макарий пустил меня в комнату, к большому неудовольствию тетушки:
– Для чего только ты, Макарий, таких гостей приваживаешь, один убыток от них! Сам погляди – я уже и руку об то стекло успела порезать! – на ладони у тетеньки действительно была кровь, она наспех перевязала ее носовым платком.
– Что я, стекла битого не видел? Ниловна, вы бы лучше за пирогами смотрели, не ровен час, пригорят, – и рука у вас была бы цела.
– Нет, пойдем со мной, пойдем… – Макарий сдался под атаками грузной тетушки и вышел, притворив за мной двери.
Я огляделась внутри комнаты: посох слепого старца был прислонен к широкой деревянной спинке кровати так, что вырезанный на нем филин словно парит над лицом больного, пытаясь защитить его от недуга. Белизна подушек, седины и рубахи, в которую он был облачен, сливались, а кожа приобрела желтоватый, восковой оттенок. Веки его были плотно закрыты, ноздри и губы неподвижно замерли. В таком лице трудно обнаружить признаки жизни, как ни старайся.
Рядом с кроватью на маленькой скамеечке устроился Лёшка, он держал больного за руку, уткнулся лбом в его подушку и, кажется, дремал. На столе около кровати стояло несколько кувшинов, глиняная мисочка с ягодами и пара кружек, но ни одной ложки не видно. Я зубами вытащила из бутылочки плотно прилегавшую пробку и налила лекарство Настасьи Васильевны в пустую кружку, отмерив на глазок.
Если я ошиблась и старец Феодосий умрет, пока я с ним, считай, одна, – местные жители меня в клочки разорвут. Если ошиблась Настасья Васильевна и лекарство ему не поможет – разорвут все равно меня. Хотя какая мне разница?
Я тронула Лёшку за плечо и попросила:
– Сходи, принеси водички… – дождалась, когда хлопнет дверь, и поднесла кружку к губам старца. По моему телу пробежала тревожная, щекотная волна – я почти физически чувствую, что за каждым моим движением следит множество невидимых глаз.
Они смотрят на меня сквозь мутные окошки, из каждого темного угла, даже из щелей и подпола. Еще немного, и эти невидимки бросятся на меня – я торопливо зажала нос Феодосия Ильича и одним движением влила ему в рот темную, похожую на чернила жидкость. Отпустила нос и осторожно прижала подбородок, чтобы средство не вылилось. Он сглотнул – от горла вниз по телу волной прокатилась судорога, я испуганно отдернула пальцы. На щеках старца сразу же обозначилась сеточка из алых ниточек капилляров, кожа порозовела, глаза открылись – прозрачные и пустые. Хотела отскочить подальше – но не успела. Феодосий Ильич приподнялся на подушках, и опустил тяжелую, прохладную длань мне на макушку: