Оттогож Итемпанцы, слыша недозволенные речи, возгорались страхом, что поселится в сердцах людских тоска по утерянному, и возжаждут они прошлого и обратятся к ереси. Я же разумею иное: глаза у страха велики. Вдумайтесь сами в ход мышлений моих: мне и самой не вообразить подобного мира и возжелавших жить в нём, и сердце моё молчит, ни на миг не желая возращаться к ушедшему. Разве ныне не хватает нам забот с одним-единственным божеством, так отчего, во имя Маальстрема, восхотеть сожительствовать заново с целою троицей?
* * *
Я бездумно расточила весь последующий день, четверть оставшейся мне жизни. Не то чтобы я хотела этого в самом деле. Но не ворачиваясь до комнат своих почти до самого рассвета, провела вторую по счёту бессонную (почти что) ночь; итогом же стали предъявленные усталым телом требования о соответствующей делу награде, то бишь долгий до- и послеполуденнный отдых. А во сне мне виделись тысячи лиц, олицетворявших миллионы, и все — искривлённые страданием, или ужасом, или отчанием. Я чуяла запах крови и горелой плоти. Я зрела пустыню, усеянную останками обрушенных деревьев, пустыню, бывшую некогда лесом. И очнулась от сна, вся в слезах, мучимая виною; ибо я была причиной виденному.
А ближе к вечеру, тем же днём, в дверь постучали. Тяготясь нахлынувшим одиночеством и чувствуя себя забытой — даже Сиех не спешил посетить меня, — я подошла ответить, втайне надеясь увидеть за дверью дружеское лицо.
На пороге стоял Релад.
— Что, во имя всех негодных богов, вы наделали?! — требовательно рявкнул он.
* * *
Арена, вот что сказал мне Релад. Место, где высшая кровь играется в свои маленькие победоносные войны.
Там я смогу найти Скамину, каким-то чудом прознавшую о моих усилиях воспрепятствовать её назойливым делишкам. Мне поведали о том в промежутке между проклятиями, площадной бранью и подробным описанием родословной, изобилующем грязью и попутно проясняющем, какое место к кровной линии отводится вшивым грязнокровным метисам. Вроде меня лично. Уж это-то я поняла с лихвой. Как и то, что Релад явно был не в курсе, что именно накопала там Скаймина; и последнее давало мне некоторую надежду… впрочем, не столь большую, как хотелось бы.
Дрожа от подступившего к горлу напряжения, я вышла из подъёмника, сразу угодив на зады гурьбящейся вокруг толпы. Рядом с самим выходом ещё оставался крошечный пятачок свободного пространства, возможно, в силу того, что вновь прибывшие постоянно подталкивали остальных собравшихся в спину, сгорая от нетерпения и высвобождая себе тем самым место; но впереди колыхалась сплошная стена людских голов. Подавляющее большинство таскало на себе белые балахоны прислуги; некоторые могли похвалиться одеянием получше — те, что щеголяли с отметинами четверть- или октакровки. То тут то там меня теснили, толкали под локти, тёрлись парчой или шёлком, оттирая в сторону, пока я, наплевав на вежливость, попросту не начала сама пробивать себе дорогу плечом. Но продвинуться вперёд по-быстрому оказалось делом непростым: маячившее перед носом большинство мало что возвышалось надо мной, будучи выше не менее чем на голову, так ещё и было полностью приковано к центру зала, что бы там не происходило.