— Вот у нас в Красной Армии не то, что в старой, царской армии, по мордам не бьют и матерно не ругают. — Но, вспомнив, видимо, о своей всегдашней привычке, поспешил поправиться: — Ох, виноват, ругают.
Собрание захохотало. Кто-то спросил язвительно:
— А может, и по мордам бьют?
— Нет, по мордам не бьют, — поспешно ответил Ходов. — Я социалист-революционер, каша партия стоит за крестьян, землю мы вам дали. Это мы добились! — кричал он, ударяя себя в грудь.
Сначала мужики слушали его спокойно, но потом начали шуметь, слышны были выкрики против продразверстки:
— Землю-то дали, а хлеб забирают весь.
Но объяснить мужикам, зачем нужна продразверстка, Ходов так и не смог, да вряд ли они поняли бы его. К тому времени беднота и батраки из деревни давно ушли на фронт, кулак снова распоясался и потянул недовольного продразверсткой середняка за собой. Ходов пытался еще что-то говорить, но его уже не слушали. Мужики шумели, как пчелиный рой. Комполка юркнул с импровизированной трибуны вниз и направился к лошади. Не солоно хлебавши мы уехали в Реж.
После неудачного митинга в Глинках я, вернувшись в Реж, зашел в ревком, где встретил руководителя режевских большевиков товарища Кривых.
Я рассказал ему о митинге в Глинках и поделился своими опасениями по поводу настроения крестьян. На это Кривых ответил, что вообще в деревнях около Режа, да и в самом Реже весьма неспокойно, а людей надежных осталось очень мало, так как из Режа и его окрестностей все лучшее ушло на фронт.
Во время нашего разговора к нему подошел мальчик лет двенадцати и, протягивая какую-то бумагу, спросил:
— Дядя Митя! А кому это передать?
Кривых что-то тихо ответил ему, а когда мальчик ушел, сказал мне, улыбаясь:
— Это сын моего старого друга Николая Щербакова, который вот уже второй раз уехал на фронт; сначала ездил на подавление дутовского мятежа, а теперь на чехов ушел. Мы с ним вместе германскую мыкали. Он, можно сказать, не только мой друг, но и наставник, идейный большевик. Такие, как он, все на фронте.