Флёр схватил стоящую рядом табуретку и ловко запустил её в окно. Табуретка шлёпнулась сидением в решётку, раздался грохот разлетающегося стекла и высокий тон звенящего металла. Стало сразу светлее и в духоту камеры ворвался свежий воздух улицы.
- Быстро заткнуть хайло параше! – скомандовал Флёр. В одно мгновение парашу прикрыли рядном. Флёр повернулся к двери и громко выкрикнул:
- Папаша, двигайте сюда. Папаша?!
*абротник – конокрад, шмара – проститутка – (воровской жаргон)
Это он обращался к сидящему возле параши на полу Маковскому. Мэир сидел, поджав ноги, не обращая внимания на окрики в его адрес, то ли спал, то ли в забытьи, не слушая и не слыша, что творится вокруг.
- Эй, папаша, я кому базлаю[16]. Оглох или спишь?
Маковский не шелохнулся.
- Ану, шмакодявки, быстро его сюда, осторожно, как четверть горилки, - указал Флёр на двоих стоящих рядом, выкинув вперёд правую руку с оттопыренным мизинцем. На пальце сверкнул, как лезвие отточенного ножа, острый ноготь. Вся Одесса знала ноготь Флёра. О нём по городу шли легенды, как Флёр ловко обходился этим оружием. Его никто не мог отнять, украсть, использовать против хозяина. Этим ногтем он запросто вскрывал любую дамскую сумочку, лёгким незаметным взмахом руки, ловко чиркнув ногтем по шее обидчика, как опытный хирург, мог распороть сонную артерию. Ничто не могло спасти противника.
Двое сокамерников в один прыжок оказались возле Маковского, подхватили его под ручки и в таком виде, бережно, как хрустальную вазу поднесли и опустили к ногам Флёра. Маковский поднял голову и с удивлением посмотрел на элегантно одетого человека совсем не подходящего к обстановке камеры, но разогнуть ноги и подняться не было сил.
- А что это ты, господин хороший, босиком, где твои шкрабы, – обратился к Маковскому Флёр, - кто снял?
В ответ – молчание.
- Он, что, немой? – спросил Флёр.
- Не. Он просто того. Ему не нравится обстановочка наша. Кампания ему не подходит, - ответили.
- Где его шкрабы, я спрашиваю? – грозно бросил Флёр. Один из шпаны кивнул головой в сторону, сидящего на противоположных нарах, сидельца.
- Эй ты, жертва аборта. Скидывай шкрабы. К тебе кто говорит, лучше бы мама тебя не рожала, - не поворачивая головы, бросил Флёр. – Нет, ты не просто сними их, вылижи языком всю грязь с тех шкраб, которую твои грязные лапы засунули в чужое добро.
Флёр выбросил вперёд руку и мизинец сверкнул отточенным ногтем. Всем всё стало ясно без слов.