— Хорошо, валяйте!
— Пожалуйста, сударыня… Не отвлекайтесь. Какого пола ребенок?
— Девочка, ваша милость.
— Гм… девочка. Хорошо, очень хорошо! Сколько лет?
— Седьмой пошел, ваша милость!
— Так-так!.. Маленькая, слабенькая… две мили. Ну, конечно, устала, села и заснула. Мы ее найдем милях в двух отсюда. Зубы?
— Пять, ваша милость, шестой прорезывается.
— Хорошо, хорошо! Очень хорошо… (Дело в том, ребята, что он ведь обращает внимание на всякие пустяки, которые для другого ничего бы не значили…) В чулках, сударыня, в башмаках?
— И в том и в другом, ваша милость.
— В нитяных чулках и кожаных башмаках?
— В кожаных, ваша милость, с ластиком.
— Гм! С ластиком… Это усложняет дело… Но мы все-таки доберемся. Религия?
— Католичка, ваша милость.
— Очень хорошо. Отрежьте мне кусочек одеяла, пожалуйста… Благодарю вас… Гм, шерстяное, заграничной работы. Очень хорошо. Теперь кусочек какого-нибудь платьица… Благодарю вас… Чистый хлопок… Довольно поношено… Так-так, превосходно. Будьте добры, передайте мне немного пыли с пола… Очень, очень обязан! Благодарю вас! Великолепно! Теперь я знаю чего держаться!.. Видите, ребята, таким образом он соберет все вещественные доказательства, какие ему нужны. А что же он потом сделает? Потом он положит все эти доказательства перед собой на стол, сгруппирует их как следует и начнет изучать, бормоча про себя: «Девочка шести лет от роду, пять зубов и один прорезывается, католичка. Кожаные с ластиком — черт бы побрал этот ластик!» Ну, и так далее. Затем он взглянет на небо и начнет ерошить волосы, приговаривая: «Проклятый ластик, однако же, всему мешает!» Затем встанет и начнет перебирать пальцами, вот как сейчас, а затем улыбнется — тоже как сейчас — и, обращаясь к толпе, скажет: «Берите фонари и пойдем за ребенком к индейцу Билли. Да довольно двоих, остальные могут ложиться спать. Спокойной ночи, сударыня! Спокойной ночи, джентльмены!» Поклонится величественно, да и выйдет из таверны. Вот его стиль! Притом единственно правильный, научный, интеллектуальный. Дело кончено в течение каких-нибудь пятнадцати минут! Ни толпы, ни шатанья по кустам целыми часами, ни шума, ни крика — тихо, чинно, благородно и… быстро! Главное — быстро!
— Уж что и говорить! — сказал Хэм Сэндвич. — Но как вы его прекрасно изобразили, Фергюсон! И в книгах так не опишут. Клянусь богом — я точно вижу его перед собой! Не правда ли, ребята?
— Чего там! Чистая философия!
Фергюсон был очень польщен таким выражением общественного мнения насчет его талантов и сидел некоторое время молча, смакуя свой триумф. Затем с глубоким благоговением в голосе проговорил: