Если бы мы поехали на рыбалку с отцом или, допустим, я один, то мы бы уже через пятнадцать-двадцать минут были на озере. С Машкой мы добирались минут сорок, если не весь час. Оказалось, она не очень-то и хорошо ездит на велике. Я все время шел рядом с ней, чтобы в любой момент ей помочь, если она вдруг вздумает проверить твердость пашни на поле. Наша дорога лежала через вспаханное поле, по которому вихляла вытоптанная такими же рыбаками тропинка. Поле, поле… И вдруг я увидел равнину поэта Бродского. «Смерть — это только равнины…» Почему холмы — жизнь, а только равнины — смерть? Нельзя быть только равниной. Ровная линия — это смерть. Где я это видел? Где слышал? Ровная линия — смерть. А холмы — это как качели. Вверх-вниз, вверх вниз, вверх-вниз… Не хочу равнину. Не хочу. Мне бы взобраться на самый высокий холм и скатиться с него кубарем. Мы с Машкой — два холма. Мы два холма на равнине. Мы несем жизнь по этому полю. По этой равнине. «Жизнь — холмы, холмы…»
Холмы — это край земли.
Чем выше на них восходишь,
тем больше их видишь вдали.
Подлец я все-таки. Подлый и коварный тип. Даже не знаю, как в этом признаться. Пацаны наверняка меня поймут, а девчонки, наверное, осудят. Каюсь, девочки. Каюсь. Но мне так хотелось, чтобы Машка упала с велосипеда. Но, конечно, чтобы без травм, без всяких там переломов и ушибов, упала, но как бы понарошку. Вы понимаете, о чем я? Вот она едет, едет и вдруг — бац! — наехала на кочку, руль выскальзывает из ее ладошек, велосипед кренится, еще мгновение — и велосипедистка окажется на земле. Она в испуге взмахивает крыл… руками, ахает, широко раскрывает глаза и уже готова закричать, но тут я в прыжке, словно уссурийский тигр, вытянувшись всем телом, лечу к ней и вклиниваю свои мощные лап… руки в крошечный, микроскопический промежуток между талией и землей. Девушка спасена, я поднимаю ее на руках, она обвивает мою шею тонкими руками, прижимается ко мне, дрожит, шепчет слова благодарности… Я пинаю этот ненавистный велосипед и несу птицу до самого озера. Она засыпает у меня на руках, склонив голову мне на плечо. Ее волосы превратились в мои, я дышу ими и не могу надышаться, я целую их, ловлю губами, Машенька, спи моя девочка, спи…
Холмы — это наши страданья.
Холмы — это наша любовь.
Впрочем, случись такое, велосипед я обозвал бы незаслуженно. Ведь только благодаря ему могло произойти то, что родилось в моей голове. А так добрались мы до озера без приключений, не было никаких падений, тигриных прыжков, взмахов крыльями. Все обыденно и никакой романтики. Но все равно было очень здорово. Я показал Марии, как нужно насаживать червя, как забрасывать удочку. Вот не верь после этого в приметы. Кто-то мне говорил, что новичкам в любом деле везет. Вы представляете, не прошло и двух минут, как Машка вытащила на берег громадного карася. Это же надо. Птица моя так визжала и прыгала, что вся рыба ушла к другому берегу. Во всяком случае в тот день мы так ничего больше и не поймали. Карася Мария отпустила обратно в воду. Я с ней согласился. Если честно, я разлюбил рыбалку из-за того, что после нее люди несут домой мертвых рыб и еще радуются. Я понимаю, что человек ест и мясо, и рыбу. Но вот, если бы у нас дома жили куры или, допустим, гуси, я бы не смог их есть. И то же самое с рыбой. В магазине покупаем, жарим, варим уху — никаких проблем. А вот с рыбалки есть рыбу — увольте, не могу. Кто-то, наверное, посмеется надо мной, обзовет слизняком, слюнтяем или малодушным человеком. Мне плевать, что обо мне подумают, но убитую собственными руками рыбу есть не стану. И никогда не буду. Хотя снова забыл предупреждение бабушки: никогда не говори «никогда».