— Да ладно, будет тебе, матушка, к чему так кипятиться! — попытался смягчить ее Белозерский. — Шуток, что ли, не понимаешь? Хотел развеселить тебя анекдотцем, а ты сразу на дыбы! Выпьем мировую?
Графиня уже встала из-за стола и, пронзив князя взглядом василиска, отчеканила:
— Впредь попрошу анекдотов при мне не рассказывать! — И вышла из гостиной, даже спиной выражая крайнее возмущение.
Вскоре Прасковья Игнатьевна убедилась, что французы вовсе не были повинны в безобразном пьянстве Макара Силыча. Дворецкого спаивал князь, он же науськивал его, пьяного, на дворовых людей, приговаривая: «Скотов надо держать в узде, а ты с ними запанибрата, дурень! Смотри, коли их не бить, то если не зарежут, так ограбят!» Она быстро прибрала дом к рукам, показав, что не зря всю жизнь слыла рачительной хозяйкой. Дворецкого посадила под замок на хлеб и воду, велела читать Евангелие и вызывала к себе каждое утро, требуя пересказа прочитанного. Искалеченного Вилимку показала лучшим докторам, которых только нашла в погорелой столице, и мальчик скоро пошел на поправку. От гостя своего, князя Белозерского и его молодого слуги, сильно смахивающего на разбойника, Прасковья Игнатьевна избавилась довольно просто. Убедившись, что гостевой флигель Мещерских полностью восстановлен, графиня, не терпевшая намеков и преамбул, прямо спросила:
— Не пора ли вам, князюшка, и честь знать? Погостили у меня вы достаточно, пустословием вашим я вполне насытилась. Переезжайте с богом и постарайтесь не надоедать мне глупыми визитами!
— Эх, зря ты со мной эдаким манером! — то ли укорил, то ли пригрозил на прощание Белозерский. — А ведь я к тебе с чистой душой и добрым сердцем… Обидно слышать, как ты меня трактуешь!
Однако в тот же день съехал.
Графиня могла только сетовать на провидение, вырвавшее с корнем добрый род Мещерских и посеявшее на их месте за соседским забором неистребимый сорняк, бесцеремонный и наглый, способный задушить все живое и полезное.
Многие в ту пору завидовали Шуваловым, не только не потерявшим своего добра, но еще и нажившим кое-что от постоя французского генерала. Прасковья Игнатьевна, с одной стороны, радовалась такому повороту фортуны, а с другой — была сильно насторожена, потому что ничего просто так, задаром, ей в жизни не давалось. У нее было предчувствие, что все это везение неспроста и обязательно настанет час расплаты, а предчувствия редко ее обманывали. И вот в крещенские морозы она получила письмо от Евгения. Вернее не письмо, а так, записочку, писанную по-французски, сдержанно и коротко, так же, как сдержанно и коротко она дарила его своими ласками.