Высвобождая руки из ее ладоней, он произнес прежним безжизненным голосом, лишенным и намека на чувство:
— Это невозможно. Я не имею права обрекать тебя на убогое существование сиделки. Ты еще очень молода и не понимаешь, во что может превратиться твоя жизнь с калекой. Сейчас тобой движет благородный порыв, но настанет день, когда ты возненавидишь меня за мою слабость.
— Эжен, ты ошибаешься! — воскликнула девушка, в отчаянии опуская руки.
— И разве дело только в тебе?! — На его впалых щеках проступил наконец румянец, глаза страдальчески блеснули. — Я сам буду каждый день думать о том, что лишил тебя счастья, заслонил от тебя солнце!
— Но солнце для меня — это ты! Ты — мое счастье! — выкрикнула она сорвавшимся голосом.
— Ты не скажешь этого уже через год жизни с калекой, а через два ты проклянешь себя за свой нынешний порыв!
Он вдруг взял Елену за локти и легко, словно девушка ничего не весила, поднял с колен. Их лица были совсем близко, как когда-то, в лодке, во время объяснения в любви, когда она успела незаметно погладить его по щеке.
— Елена, я не хочу твоей жертвы и освобождаю тебя от обещания. Помолвка расторгнута… — Он сделал глубокий вдох и добавил по-французски: — Так будет лучше для всех.
Елена выслушала его с закрытыми глазами, она не смогла себя заставить взглянуть в это лицо, ставшее вдруг чужим. Она не стала жаловаться Евгению на вероломного дядюшку, не упомянула также о разговоре с его матерью. Все, что терзало ее, вдруг отдалилось и показалось несущественным. Внезапно вспомнились неприятные сны накануне пожара, связанные с Евгением. В одном он смеялся над нею, а в другом — просил за что-то прощения.
— Вы когда-нибудь пожалеете об этом, Эжен… — сказала она, обернувшись на пороге. Елена сама не поняла, что заставило ее произнести эту банальную фразу, похожую на пустую угрозу. Девушка вымолвила эти слова как во сне, не думая об их смысле.
Она не попросила назад ни портрета, ни писем, что писала позапрошлым летом из деревни. Они были полны романтической дребедени с большими лирическими отрывками из Новалиса. Беззаботное, счастливое время! После расторжения помолвки принято забирать свои письма и портреты. Но куда бы Елена отнесла их, если у нее отняли отчий дом? Да и имела ли она, нынешняя, какое-то право на письма той беззаботной наивной девочки, от которой и следа в ее душе не осталось?
Елена плохо понимала, куда идет, и бесцельно кружила по спящему городу, не разбирая дороги. Наконец она попала на берег замерзшей Яузы и, сочтя это знамением, обрадовалась какой-то ужасающей, ледяной радостью. К этому времени она так окоченела, что уже не чувствовала холода и была в каком-то полубреду. Кружевной шарф давно упал с ее плеч и потерялся, на подоле платья повисли сосульки, при каждом движении звеневшие, как стеклярус, развившиеся локоны прилипли к вискам и покрылись инеем. «Река, спасшая меня во время пожара, станет моей могилой, — сжав зубы, решила Елена. — Нечего тянуть, вон черная дыра во льду!»