Но именно эта мысль и не позволила ему вновь потерять сознание. Злость на себя, на свою слабость, не дала упасть, заставила собраться, выпрямиться. Отшатнувшись от стены, он сделал один шаг, затем другой, третий и, все еще не слыша никаких сторонних звуков, погруженный в гул, двинулся вперед, тяжело, медленно, слегка расставив в стороны руки, словно для равновесия. Мир сузился до пределов тоннеля, по которому он во что бы то ни стало должен был пройти до самого конца. Остановиться значило упасть. Упасть, чтобы никогда больше не подняться. И он шел и шел, и постепенно гул стал стихать, боль в спине и затылке исчезла. Стены тоннеля незаметно разошлись в стороны, растворились. И внезапно волна звуков обрушилась на него. Прогромыхал трамвай, почему-то с металлическим лязгом открылась и захлопнулась дверь подъезда дома, мимо которого он проходил, совершенно дикими голосами заорали птицы.
Гула больше не было. Осталась слабость в теле, и заметно дрожали руки, так дрожали, что их пришлось сунуть в карманы.
***
До общежития он добрался без приключений. Приступы не повторялись. Путь показался невероятно долгим, но причиной тому, видимо, была слабость. Он словно отработал смену в шахте или на разгрузке вагонов.
Ныли перенапряженные мышцы рук и ног, поясница.
Володьки не было: Верочка увезла представлять будущей теше и, судя по всему, до понедельника ожидать его не следовало.
Кое-как разувшись и сбросив сумку, Ким ничком рухнул на постель, уткнулся лицом в прохладную подушку.
Нужно было попробовать разобраться в происходящем, может быть, вызвать врача, но сил не было больше ни на что. Уже засыпая, он подумал: «Случись что – и позвать некого…»
Однако остаток дня и ночь он проспал относительно спокойно и крепко. Что-то снилось, какие-то детские воспоминания: он бежал, искал маму, находил ее и радовался этому.
В воскресенье утром вчерашнее недомогание поначалу вспомнилось с удивлением. Тело лишь слегка побаливало. И можно было наплевать и забыть, если бы сам организм не напомнил, что нет, ничего не кончилось, все продолжается. Умывшись и вскипятив чайник, он, памятуя о том, что вчера и не обедал и не ужинал, вскрыл банку печеночного паштета, хранимую для особых случаев, намазал бутерброд, откусил и… бросился в туалет. Минут десять его выворачивало, и стало казаться, что вот сейчас выскочит и сам желудок. В результате около часа ему пришлось отлеживаться на кровати, чтобы хоть немного прийти в себя.
А потом еще час ушел на истерику. Нервы – они ведь только в фильмах у ковбоев железные. Киношные десантники и то иногда срываются и в ярости прошибают кулаками стены. А Ким грыз подушку, орал во весь голос и прямо-таки исходил слезами. Причина истерики не в том была, что он заболел. Человек – машина несовершенная, всякое может с ним приключиться. Но случилось-то – непонятное, не поддающееся никаким объяснениям. И оттого особенно страшное.