Гавана, преодолевая тошнотворную багровую муть, обволокшую глаза, лежал под огромной окровавленной тушей Мастодонта и тяжело дышал, чувствуя, как горят огненной дугой обломки смятых чудовищным весом врага ребер. Не сходя с него, Маст дотянулся до скатившейся на пол бутылки водки, сделал огромный глоток, разбил посуду о голову Кролика и сунул розочку прямо под нос Гаване:
– Ну… сука… понял, какую дешевую копейку жизнь твоя стоит?
– О суках я не спешил бы базлать, Маст, – бесстрашно ответил Гатагов. – Ты и живой не стоишь и полушки, раз мочишь своих, ссышь в глаза своим, давишь своих и подло отначиваешь от общака своих! Так что сука кровавая – это как раз ты, выродок.
– Ты первый начал, – произнес Большой Маст. – Я вор в законе, и меня за всю жизнь никто так не оскорблял.
– Какой ты вор, чучело? Жучило ты парашное, беспредельщик, – хрипло выговорил Гавана. – Своих режешь? Только даже если мы отсюда не выберемся живыми, ты думаешь, никто не узнает?
– Не узнает – ЧТО?!
Большой Маст был страшен. Его лицо, по которому стекала кровь – своя и чужая, изуродованное провалом глазницы, задрожало, нижняя губа отвалилась, открывая ряд желтых крупных зубов.
– Что не узнает? – повторил он. – Кровь этих бродяг, Гавана, упадет на твою, а не на мою голову. Тебе все равно не жить, поэтому я скажу тебе правду. И она будет куда страшнее, чем та, что ты тут себе нагородил, босяк. Так вот, если ты углядел тут крысу, которая у своих отначивает, и ссученную тварь, так это точно не я. Жить тебе минуту осталось, Гавана, и мне жаль, что все так получилось. Я себе этого не прощу. Я не знаю, кто впарил тебе ту маляву с наводкой, я не в курсах, кто надыбал и слил часть общака на мою протухшую теперь хазу. Но это не я. И я теперь туда не сунусь, потому что будет не по понятиям. Не скалься! Не скалься, удод! У меня действительно были терки со Льдом, но я его не гасил. Это – не я!!!
– П-почему я должен тебе верить? Только потому, что тебе нет резону заливать? – вызверился Гавана, извиваясь, как червь.
Большой Маст шумно вздохнул и зашевелился. Плеснула острая боль в покалеченных ребрах Гаваны. Грузный вор качнул головой и, вжав розочку в горло Гатагова так, что острые края прорезали кожу, произнес, взвешивая каждое слово:
– Значит, так, жмур. Я никого не убивал за пределами этой комнаты вот уже много лет. Лед – не мой грех, если ты не врубился с первого раза. Пусть меня укантуют на парашу, если я сбрехнул хоть слово. Я сказал. Кто подставил меня? Лучше бы спросил об этом, скажем, у гнойного стукачка Сулимы – хотя едва ли это он. Слишком мелок для такого дела.