Аня вспомнила, как странно вел он себя тогда. Вспомнились его безумные глаза. Ну конечно. Наркоман или псих, который уже не мог работать и потому был обречен. Тогда, в «Аттиле», она ничего не заметила. На нее тогда навалилась такая оцепенелость, такое наплевательское отношение ко всему происходящему вокруг нее и непосредственно с ней, что ей было не до Кислова.
…Ане вдруг вспомнились обшарпанные стены со свисающими с них лохмотьями обоев, окровавленное лицо Алексея, вопль Тиграна: «Ах ты, шалава!» – и она засмеялась, напугав задремавшего Антошу Малькова.
Аня оттолкнула ногой кисловский органайзер на пол, и в этот момент в комнату вошел Макеев, улыбающийся, с носом еще более интенсивного сизого оттенка, а также с большим плоским блюдом, на котором рядком были разложены огурцы, соленые помидоры и несколько шматков сала. Словом, весь джентльменский набор.
– Чем богаты, тем и рады, дорогая гостья! – провозгласил дворник. – Але, Антошка! Ты что, заснул? Или пить больше не хочешь?
При волшебном слове «пить» интеллигент-алкоголик встрепенулся, как сивка-бурка вещая каурка, и, уцепившись за свой стакан, гордо попиравший томик Бродского, произнес:
– Курить я б-буду, а пить не брошу!
* * *
В тот вечер Аня никуда не поехала, а напилась, как никогда за всю свою жизнь. После трех порций ядреного мальковского самогона напряжение схлынуло, и на Аню наползло беспричинное тяжелое веселье. Она смеялась над неуклюжими шуточками Макеева, над «интеллигентскими» притязаниями Малькова, который читал Бродского вперемешку с Мандельштамом и почему-то с Агнией Барто, навешивая здоровенные пьяные паузы и утыкивая стихотворные строки иканием и отрыжкой.
А потом все оборвалось. Потолок стал падать на пол, и Аня, а точнее ее душа, куда-то выпорхнула, почувствовав несказанное облегчение.
Утро выдалось страшным. Похмельная рожа Малькова висела в воздухе, заполняя пространство стонами и чудовищным перегаром. К счастью, в каком-то углу отыскалась вожделенная поллитра, с помощью которой похмельный синдром быстро унялся и перестал яростно грохотать в мозгах и рвать дрожью тело.
Все происшедшее накануне показалось Ане страшным сном. И только взглянув на валявшийся на полу органайзер, на который кто-то пролил самогон, Аня вспомнила, что все это происходило наяву.
Она встала с дивана и решительно направилась в прихожую – надевать туфли.
– Ты куда? – просочился страдальческий голос Макеева, а вслед за голосом в прихожую вполз сам его хозяин. – З-за пивом?
Аня не ответила, она молча вложила органайзер Кислова в сумочку и стала открывать замок.