Алешка засмеялся тем же смехом, каким смеялся восемь лет назад, у старой замшелой стелы, заросшей кустарником. И договорил:
– Тебя вспоминали. Потом он сказал: парень ты здоровенный, Леша, двигаешься пластично, азы танцевального искусства тебе в столице преподадут. А за азами – и буки, и веди… И сказал, сколько я буду получать, если соглашусь в Москве перед богатенькими дяденьками и тетеньками задницей вертеть. Сказал, что там, в клубах, полно бывших «чеченцев». Никому они оказались не нужны… ну и вот – пристроились. А я подумал: что мне отказываться, после круизов-то с Тиграном. Вспомнила баба, как была девкой…
Алексей прищелкнул пальцами и, сорвавшись с кресла одним сильным упругим движением, распрямился перед Аней, как выстрелившая пружина.
Его рука откровенно скользнула по плечу Ани, по шее и задержалась на подбородке.
– Ну что, Анечка… – выговорил он, неестественно растягивая гласные, – по знакомству могу пообщаться бесплатно… на сэкономленные деньги можешь купить себе еще какое-нибудь… «Падло Пазолини».
Аня произнесла с усилием:
– Тебе не идет так…
– Не идет, да? – Он сказал это с неприкрытой агрессией и хищно раздул ноздри, и рот, красивый чувственный рот профессионального стриптизера и жиголо, искривился в мучительной злобной судороге. Аня встала и сбросила его руку, подумав, что если он скажет что-нибудь таким же злобным тоном, она его возненавидит.
Хотя нет. Ненависть – слишком сильное чувство для этого… неудачника.
Ничего, ничего не изменилось с тех пор, как он упал там, в Текстильщике, на дорогу. Ничего… все то же задыхающееся бессилие. Все то же сослагательное наклонение в глазах: если бы да кабы…
Ей нисколько не жаль его. Она сама удивилась, поймав себя на этой мысли, но мысль обозначилась зримо и выпукло.
Из зала блекло сочилась изматывающая нервы сентиментальная песня Оскара: «Между мной и тобой остается ве-етер… между мной и тобой только слово – где ты?..» – и Ане подумалось, что, быть может, ей стоило бы рассказать Алешке обо всем том, что закрутилось вокруг нее самой, но только… если бы только он не был так похож на нее, Анну Опалеву, и своей судьбой, и этим печально горчащим бесстыдным цинизмом человека, продающегося за деньги.
– Пойдем в зал, Каледин, – быстро сказала она, и холодные эти слова вписались в окутавшую их недоуменную тишину, как ненужная старая вещь в зев черного сундука с истертой обивкой.
* * *
– Объективная реальность есть бред… есть бред, обусловленный недостатком алго… алкоголя в крови!
Провозгласив эту сомнительную формулировочку, отец Никифор вцепился растопыренной пятерней в ядовитый топик одной из трех юных девиц.