От этих слов Денису совсем стало плохо. Он пощупал свой живот. Живот уже умер, — был каменным, твердым, холодным.
— Беги! Елена Владимировна! Беги! Каждая минута на счету.
Мама со старта развила бешеную скорость. Если бы в аптеку на улице Водопьянова двинулась не она, а отец Дениса, летчик-истребитель, на сверхскоростном своем военном истребителе, и он бы не одолел пространство быстрее. Только что мама плакала у стынущего лица Дениса, а уже ее сарафан, розово-бело-голубой, на горе.
— Денис! Главное, чтоб кровь не остыла. — уговаривал лежащего на земле Дениса Григорий Иванович. Пока кровь горячая ничего не страшно. Ну что ты, парень? Что ты? У тебя же не руки, ледышки. Я тебе их грею своими.
И растирал-растирал коченеющие Динькины ладони.
При этом ругал Маслюкова и его шарагу:
— Там же бутыль касторки была! Как ты мог вылакать, Маслюков, целую бутыль?
— Я же, Григорий Иванович, не один.
— В Карле — два центнера весу. В Лили — центнер. Касторку на их туши рассчитывали.
— Да во мне со Славкой и есть два центнера.
— А мальчик?.. Мальчик умирай? Да, Маслюков?
Денис глотал безмолвно слезы. Что говорить с Маслюковым? Ему бы самому только жить. А другой хочешь — живи, хочешь — умирай.
Вот наконец и мама с касторкой. Целая пол-литровая бутылка.
— Что кошка? Как кошка? — с расстояния спрашивала мама. — Жива? Умерла?
Григорий Иванович хвать бутылку. А пробку — не открыть. Он бутылку между ног, покрутил в руках. Пробка ни с места. Григорий Иванович пробку в рот, потянул зубами. Проговорил, не выпуская из зубов:
— Не орет… Отошла, видно, страдалица. Отмучилась. А уж как орала, бедная! Как орала! Ну что у человека — что у нее в глазах, одно страдание.
Пробка в горлышке сидела прочно.
Маслюков протянул было руку к бутылке, но руку его кинуло к животу. Первый мощный сигнал родился в его утробе. Касторка, по дозе рассчитанная на Карла, начинала действовать.
Маслюков мотнул головой шараге. Все четверо, скрестив ладони на животах, полуприсев, гусиным петляющим шагом двинулись на склон горы, понемногу рассеиваясь в кустарнике. В водворившейся тишине Григорий Иванович прислушался.
— Кажется, недомаялась еще, бедная! Вроде звуки, а?
Вцепившись зубами в неподатливую пробку, намертво закупорившую бутылку, он мотал головой туда-сюда, туда-сюда. Мама не выдержала пытки, пошла взглянуть на кошку. Сил не доставало смотреть на умирающего сына.
Ушла и застряла.
Ее не было долго, очень долго.
Наконец донесся ее голос из-под скалы:
— Григорий Иванович, сюда!.. Сюда, Григорий Иванович!
С бутылкой у рта, с пробкой в зубах Григорий Иванович пошлепал в пещеру.