— Поняла, поняла, — закивала Надя. — Постараюсь оправдать доверие… Ах, совсем забыла!
— Что? — повскакивали на стульях Дубов и Серапионыч.
— Проездом из Цюриха в Кислоярск я побывала в Санкт-Петербурге и в местных газетах прочла, будто некий бизнесмен-меценат, пожелавший остаться анонимным, передал в Пушкинский Дом несколько ранее не известных писем Тургенева.
— Ах, вот оно что, — протянул Василий. — Хорошо хоть письма действительно попали в надежные руки, а не сгинули где-то в частных коллекциях.
— У нас же дневник ее прабабушки, — напомнила Надя. — Давайте посмотрим. Все-таки женщина, с которой был близко знаком сам Тургенев!
— Да-да, — оживился Серапионыч, — читая такие документы, как бы приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен…
— Однако тут всего пару страниц, — заметил Василий, достав дневник из стола, — а дальше чистые листы.
— Ну да, Кассирова же говорила, что это последняя тетрадка, — вспомнила Чаликова.
Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:
— «28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь, что последнюю. Сегодня ко мне заходил милейший доктор Никифор Павлович. И хотя он всячески старался заверить меня, что дело идет на поправку, я понимаю, что дни мои сочтены. Ну что же, мне есть что вспомнить, оглядывая свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась даже внуков. Я была знакома с лучшими людьми своего времени, а с одним из них меня связывали и более тесные узы, хотя наши отношения с И. С., несмотря на все кривотолки, никогда не заходили далее некоего порога, отделяющего истинное чувство от того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла чувство к нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную жизнь». Так, ну дальше тут что-то о лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович… Ага, вот: «Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей…»
— Ну, что же, что же? — нетерпеливо вопросил Серапионыч, когда молчание Дубова затянулось.
— А на этом рукопись обрывается, — показал детектив Наде и доктору пустые страницы. — Видимо, больше уже Татьяна Никитична в свой дневник ничего не записала.
— Да, но не могла же она оборвать дневник чуть не на полуслове, — возразила Надя. — Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.
— Ну-ка, ну-ка, — Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала Надежда. А затем перевел лупу на соседнюю, чистую страницу. — Татьяна Никитична писала с сильным нажимом, — пояснил он, — и если на отсутствующем листе что-то написано, то можно будет прочесть оттиск… О, кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.