Он очень жалел детей. И спрашивал себя, глубоко ли они скорбят. Все-таки, Марджори и Парр были их родителями.
Когда он выбрался из кареты, то понял, что позади остановился другой экипаж. И, взглянув на него, увидел леди Карлайл, которая, прижавшись лицом к окошку, смотрела на него. И тут же быстренько отшатнулась. Конечно! Это же настолько ниже ее достоинства – показать, что она хоть мало-мальски им интересуется.
Он разозлился. Она доказала, что он был неправ, а он ненавидел быть неправым. Ему не хотелось думать, что в ее душе имелась хоть малая толика сострадания к детям. И тут его осенила мысль, что в доме они будут вместе. Вместе с наступающим Рождеством. И вместе с неизбежной метелью.
«Твою мать!», от души выругался он про себя.
Иногда он ненавидел ограничения, налагаемые на него как на джентльмена. Он бы предпочел с наслаждением проигнорировать ее присутствие и в одиночестве зашагать к двери коттеджа. И все-таки, он позволил себе слабость сорвать на ней свою досаду:
– Ах, – сказал он, изучая ее красивое, высокомерное, холодное лицо, так странно контрастирующее с ярко-рыжими волосами, выглядывающими из-под полей шляпы. – Вижу, что проиграл бы пари, если бы был достаточно неблагоразумен, чтобы с кем-то поспорить. Вы приехали.
Ее прекрасный большой рот вытянулся в ниточку, а челюсти сжались так, что ему показалось, будто зубы расколются от силы, с которой она их стиснула.
– Я приехала, милорд, – сказала она, и каждый звук ее голоса был так же морозен, как этот день, – потому что в самых буйных своих фантазиях не могла представить, что вы окажетесь здесь. Очевидно, мы оба можем иногда ошибаться.
Виконту приходилось смотреть на нее снизу вверх и это ему не нравилось. Кучера, который должен был выдвинуть ступеньки и помочь ей спуститься, что-то не было видно.
– Позвольте мне, мадам, – он наклонился внутрь кареты, откинул плед, укрывавший ноги и, взяв ее за талию, снял ее на землю и поставил перед собой. Так-то лучше. Теперь она едва доставала головой до его подбородка. Ее талия, как он запоздало заметил, стала еще тоньше, чем прежде. И она все еще пользовалась теми же духами, что и прежде, с тонким ароматом, который дразнил, а не атаковал обоняние.
– Благодарю за то, что дождались моего позволения, милорд, – с едким сарказмом сказала она. И добавила – Руки!
Он убрал руки и поджал губы.
– Мадам, – он поклонился с преувеличенной любезностью, обдумывая приятные способы укорочения ее острого языка, – вы примете мою руку, чтобы мы могли подойти к дому и как должно встретиться с нашими племянниками?