– А ты молодец. Верно прикрепила мины.
– Я сделала, как ты научил.
После того, как Рен был доставлен к отряду, а сам отряд переброшен в лагерь, где Лагерфельд мог позаботиться о раненом, мы с Дэллом и взрывчаткой вернулись к месту недавнего обстрела. Этажом выше, над снайперами, заложили мины, а потом, как малолетние озорники с петардами, от души рванули их, предварительно укрывшись на безопасном расстоянии. Фейерверк получился знатный, и на N-ное число количество снайперов Андэра в тот вечер сократилось.
К нашему диалогу прислушался Канн, какое-то время бороздил меня светлыми глазами, после чего добавил:
– А ты, вообще, ценный артефакт.
Я не нашлась, что ответить. Всякие в моей жизни бывали комплементы, но артефактом до этого момента не называл никто. Но смысл я уловила: Аарон редко раздавал комплименты, а это был один из них.
Дальше вспоминали прошедший день, высказывали возникшие идеи и мысли, делились впечатлениями. Я по большей части молчала.
Меня не покидала тоска: здесь, дома, Дрейк стал ближе, но оттого не менее далеким. Это причиняло страдания. Попробовать его найти? Снова поговорить? Хотя бы спросить о дате проведения последнего эксперимента? Нет уж. Обойдусь. Меня известят обо всех датах, позовут, когда придет время. Жаль, скорее всего, не позовут до того, но такова жизнь.
Часы сидения в лагере, а затем и под пулями несколько изменили мировосприятие: все начало казаться еще более хрупким и зыбким. А оно и до того не было особенно стабильным. Мне, как, наверное, и всем за этим столом, хотелось напиться. И я налегла на коньяк. В жизни его не любила, но теперь вдруг противный вкус перестал вызывать отвращение.
Канн сказал, что позже этим вечером сделает доклад о сегодняшнем дне Дрейку. Расскажет, как все прошло. Неспособная отследить логику, я лишь почувствовала, что не хочу, чтобы Начальнику рассказывали обо мне. Вообще ни слова. Ни что именно делала, ни как себя вела. Не надо ему знать, что я где-то проспала, а где-то проявила храбрость. Что помогла Рену… ведь любой бы помог. Я не чувствовала себя героиней и не хотела ей называться. Если быть честной с самой собой, я вообще не хотела, чтобы обо мне всплывало хоть слово. Знать о том, что Дрейк будет внимательно слушать отчет, где местами буду фигурировать я, отчего-то было болезненно. Почти так же чувствительно, как намеренно прикладывать к открытой ране серную кислоту.
Но не могла же я заявить об этом Канну?
– Так дело не пойдет, – убеждал в это время нашего стратега Эльконто, роясь большими пальцами в блюдце с орешками. – Я еще никогда не чувствовал себя более слепым, чем сегодня. Если нам и дальше нужно будет воевать против невидимок, мы проиграем. Это нужно как-то изменить. Только если перекрыть им доступ к поганой сыворотке, наши силы уравняются. Следишь за мыслью?