Осознал.
Первым страшным моментом для Лагерфельда был тот, когда он смотрел в ее лицо. В отрешенное, усталое, перемазанное пылью лицо одиноко стоящей посреди комнаты девушки – и понимал, что ничем не может ей помочь, когда она, отгородив их от опасности, осталась там, за пределами спасительного щита. Никогда – ни до, ни после этого момента – Стив не чувствовал себя так же плохо, как в те последние секунды. Доктор был привычен смотреть, как умирают безнадежные пациенты, но к тому, как добровольно умирает его совершенно здоровый друг, он не смог бы привыкнуть никогда. Ни привыкнуть, ни смириться. Нет, он не бил по щиту, в отличие от Баала, понимая, что это бесполезно, но он чувствовал, что часть его умрет там же, вместе с ней.
Взрыв запомнился как сон, и стал вторым самым страшным моментом. В сферу полетели обломки, пыль и куски стен, смешанные с жаром. И тогда он, ни живой и ни мертвый, закрыл глаза. Не потому что боялся погибнуть, а потому что боялся после такого остаться в живых.
Третьим кошмарным воспоминанием стало лицо Дрейка, появившегося у сферы, едва пыль начала оседать. Страшное лицо, посеревшее, не выражающее абсолютно ничего. Начальник осунулся, погас изнутри и теперь смотрел ни них, словно спрашивая, как же такое могло случиться? А они не смели посмотреть друг на друга, стоя на единственном уцелевшем под ногами куске бетона.
Затем Дрейк поднял руку, на секунду застыл, будто любуясь светящимся шаром, и довершил неуловимое движение ладонью – сфера начала таять. Начальник развернулся и пошел прочь, так и не сказав ни слова.
Баал тут же рванулся следом, но сразу несколько рук удержали его; от рывка униформа треснула на плече.
– Не смей! Нельзя за ним сейчас, Баал! – прохрипел Лагерфельд.
Регносцирос рычал и бился, словно раненый волк.
– Она, может быть, еще жива!
– Если так, то никто не поможет ей лучше него, – слова застревали в горле доктора. – А если нет…
Он не стал говорить, что после такого взрыва шансов не было.
Баал взвыл, в последний раз рванулся, затем затих и медленно осел на колени.
Через секунду, чередуясь со вспышками света, на «F» начали прибывать машины Комиссии.
Она лежала под плитами.
Местонахождение он определил сразу, приказал разгрести завал. А потом какое-то время сидел возле нее, гладил по пахнущим гарью волосам, прижавшись щекой к располосованной коже, не в силах поверить. Не было ни злости, ни отчаяния – было что-то многократно страшнее. Страшнее, чем что-либо другое, испытываемое им до этого. Он боялся, что если позволит себе почувствовать то, что творилось внутри, то разрушит мир до основания.