Письма внуку. Книга 1: Сокровенное (Гребенников) - страница 41
Тубдиспансер. Даже полвека спустя суровый облик здания действовал на меня удручающе…
Мать тряслась в истерике — не из-за того, что я ослушался и прервал "лечение", а потому что сам, без взрослых, пустился в сложную, долгую, и потому, по ее убеждению, опасную поездку. Отец недолго поматерился — но скорее по "дисциплинарному" поводу. Сообщал ли кто в санаторий о моем побеге и были ли оттуда запросы — не имею понятия.
Как бы то ни было — лето мое было спасено, свобода обретена. Но, увы, ненадолго. Настойчивость, с которым моя мать "внедряла" меня в тубдиспансеры и санатории, была поразительной. Как мне надоели частые визиты к доктору Бенклияну, "туберкулезному светилу" тогдашнего Симферополя! Этот лысый добродушный дядечка хорошо меня понимал, гладил по голове, но молчаливо соглашался с матерью насчет средств и способов лечения, которые она ему культурно, но необычайно настойчиво навязывала. Каждый раз ему передавалось что-то в белом конверте, и смущенный доктор, вздыхая, прикрывал конверт книгой или тихонько сдвигал к уголку стола (подозреваю, что это были деньги).
Отузами и доктором Бенклияном мое "лечение" не ограничилось. Было найдено, на этот раз в самом Симферополе, еще одно детское "исправительно-оздоровительное" заведение, куда я и был, опять насильно, определен — это городской детский дневной туберкулезный санаторий.
Прибывал я туда поутру на трамвае — благо он останавливался напротив проходной санатория. Расписание-режим тут мало чем отличалось от отузского (при "мертвом часе" ты не смел даже приоткрыть глаза), но согревала близость Дома и то, что через пять дней у меня будет Выходной (тогда была рабочая пятидневка), да и спать каждую ночь — дома. Кроме того, персонал был помягче, почеловечней — из пожилых дам (одну из них звали странным именем Пашета Александровна, мы же для себя ее переиначили на Паштету Винегретовну). Территория была маленькой, но ухоженной и красивой, с цветочными клумбами и толстым дубом в углу, с ветвей которого однажды прямо к моим ногам свалились два дерущихся из-за самки огромных жука-оленя. Находку я тщательно замотал в носовой платок и полотенце, и, завязав двойным узлом, спрятал в "свой" ящичек общего шкафа. Увы, кто-то из мальчишек следил за мною и спер жуков из ящика вместе с платком, отчего я сильно горевал.
"Лечение" здесь было почти таким же, как в Отузах, с добавкой разве что "железа" — полстакана слегка горьковатой водицы.
Тут я тоже, в общем-то, тосковал о потерянном зря времени — а меня так тянуло познавать Природу, мастерить, лазать по скалам, играть с соседскими мальчишками! Счастливейшим из дней был выходной — но ждать его приходилось целых пять дней, и он так быстро пролетал! Так у меня было испорчено — а как еще назвать это полузаточение? — три летних каникулярных сезона (я уже был школьником).