– Вы правы, Елена Капитоновна, – примирительно сказала Лала. А потом по-детски беспомощно добавила: – Я больше не буду.
После поминок Лала поехала в отцову квартиру. Сидела на диване, листала старый детский альбом. Вспоминала. Свое золотое сусальное детство, бедное, нищее, но трогательно-нежное тем самым абрикосовым пушком падающих под копыта овцам плодов. Черно-белые фотографии хранили настроение тех лет, но лишь подтверждали: прошлое мертво, к нему нет возврата. Надо жить дальше. Чем? Федор настойчиво предлагает попытаться наладить отношения. Он сильно изменился. Загорел. Стал более собранным. Изменился внутренне. В нем появился стержень, которого раньше не было. Жаркое солнце Дели иссушило его лицо, прорезав тонкую сеть едва заметных морщинок, и сделало Федора более привлекательным. Елене Капитоновне отсутствие сына тоже пошло на пользу. Вон как она сегодня разошлась… Выдала Лале по первое число и глазом не моргнула! Правильно, в общем, поступила. Надо будет с ней как-нибудь поговорить по душам. Судя по всему, игры закончились. Наступило время рутинной реальности. Что ж… Фархад оказался романтической историей в духе женских романов, но все такие сказки рано или поздно заканчиваются. Уехав в паломничество в трудный для Евлалии момент, он сам выбрал свой путь. Да и последние его разговоры о мусульманстве были для Лалы излишними. Возможно, религия – неплохо, но очень непривычно. А потом: «Каждый сверчок – знай свой шесток», то есть каждому своя вера или безверие. Фархад хотел жениться по мусульманскому обряду, но Лала не готова была принять его веру, у нее и своей-то, по сути, не было, а уж примерять чужой наряд и вовсе глупо.
Ночные сумерки словно зашторили окно плотным мраком. Внизу дожидался Федор, желавший довезти Лалу до дома. Признаться, ей была приятна эта мужская ненавязчивая забота. Время меняет человека, каждого по-своему. У кого-то появляются глубокие носогубные складки, второй подбородок, мешки под глазами, редеют волосы, другого время дарит благородством зрелых черт, буддистски мудрым взглядом и посеребренными висками. Евлалия спохватилась: надо идти. Федя не заходит, деликатничает, а сам устал не меньше ее. Столько всего сделал.
Евлалия аккуратно положила альбомы на место, оглядела скромный интерьер родительского жилья и вышла в коридор. Надевая сапоги, подумала: «И я за это время ни разу не предложила ему купить что-то из мебели или съездить в санаторий. А ведь могла бы. Но все моя обида съела. Сожрала, схавала, слупасила меня, выгрызла изнутри. И я ничего не попыталась изменить. Может быть, надо было не защищаться от него, а наоборот, открыться, показать ему свою любовь? Может, тогда он сбросил бы с себя неудавшееся амплуа и изменился? Теперь уже не узнать».