Фархад каждый день открывал шкаф и смотрел на платье свадебное оперение для красивейшей невесты и самой желанной женщины в мире! На отдельной вешалке висели фата и головной убор из тончайшего ажурного кружева. Он представлял Лалу в этом наряде, и его лицо озарялось улыбкой. Надо только набраться терпения. Он гладил платье, прикасался к нему щекой и закрывал шкаф, словно захлопывал дверь в сказку в ожидании нового дня.
Друзья звали его в клубы, на различные мероприятия и тусовки. Ходил он только тогда, когда не мог отказаться. В остальное время читал Коран, перечитывал Фирдоуси, Низами, Хафиза, Саади и постоянно натыкался на строки, будоражащие его душу снова и снова.
Их стихи словно были про него и Евлалию.
Тайну я хотел сберечь, но не уберег, —
Прикасавшийся к огню пламенем объят.
Говорил рассудок мне: берегись любви!
Но рассудок жалкий мой помутил твой взгляд…
[16]И отзывались слепящей болью в сердце:
Должен я, что каба, всю тебя обхватить и обнять,
Должен я хоть на миг стать рубашкой твоей,
чтоб вкусить забытье.
Пусть сгниют мои кости, укрыты холодной землей, —
Вечным жаром любви одолею я смерть,
Фархад понимал, что и у него нет желания вместить в свое сердце иной женский образ. Евлалия – единственная его прекрасная пери, утренняя звезда, выбравшая себе в спутники земного мужчину, а он не смог соответствовать, испугался, предал именно в то время, когда был нужен больше всего… Простит ли его она? Вернется ли? У него оставался только маленький, смутный проблеск надежды… Он похож на подслеповатое от дождевых струй окно, в котором внезапно блеснул из-за туч луч солнца.
Дели произвел на Лалу двойственное впечатление. С одной стороны – многочисленные храмы и ашрамы, высокие башни и крепости, архитектурные памятники и музеи, величественные особняки колониальной эпохи, похожие на пригрезившуюся и воплотившуюся сказку… С другой – кипящий людской муравейник с настырной атакой толп нищих, медлительные лишайные коровы, мото– и велорикши с безумными глазами обкурившихся наркоманов, повозки, запряженные волами, грузовики и ручные тележки. Водоворот восточных ароматов и вони, шума, музыки и выхлопных газов вызвали у Лалы очередной приступ тошноты и тоску по родине.
Федор старался погасить негативное впечатление Лалы от города поездками в Лотосовый храм, Красный порт, Бирла Мандир, Кутаб Минар. Они побывали на рынке специй, сари и бетельных корешков и в квартале ремесленников, изготавливающих удивительные по красоте фигурки из сандала. Но Лала среди всего это великолепия и смрада ощущала себя чужой и лишней. Это было не ее место. Она удивлялась тому, как Федя мог прижиться здесь и даже полюбить этот странный многоликий и многоголосый город-химеру.