— Скажи Нинке, чтобы отцу не сболтнула. Нельзя ему волноваться.
Только в конце второй недели какой-то шустрый цыганенок постучал в дверь и, спросив, тут ли живут Гордиенки, сунул в руки оторопевшей Матрене Демидовне записку, свернутую треугольником, вроде фронтового письма. Записка была адресована Яше:
«Принеси мне сегодня на Шестнадцатую станцию Большого Фонтана чистую пару белья. Буду ждать в восемь вечера на трамвайной остановке. Батя пусть не волнуется. Алексей».
— Ох, и всыплю я ему березовой каши, когда заявится домой, — вздохнула Матрена Демидовна, собирая Яшу. — Не посмотрю, что у него под носом гречка всходит. Так и передай ему.
И, побренчав посудой в стареньком буфете, протянула Яше краюху хлеба и кусочек величиной со спичечный коробок желтого, облепленного ржавой солью сала:
— Отнеси. Может, с голоду там пухнет.
Яша ничего не ответил матери, завернул сало и хлеб в газету, примотал пакет шпагатиной к свертку с бельем. А про себя подумал: дашь ли ты ему березовой каши — не знаю, но я ему, пижону, сегодня все выскажу. Разве можно в такое время уйти и никому ничего не сказать, зная, что отец тяжел, у матери сердце обрывается, да и я волнуюсь, ищу его по всему городу? Что он, в самом деле, не мог сам за бельем явиться? Матери огорчение, тревоги. И мне — морока.
Всю дорогу готовился Яша отчитать брата похлеще, а встретил Алексея и язык проглотил. Тот и не тот Алексей перед ним: мастак на все руки и штукарь на все штуки, первый в компании говорун и весельчак будто воды в рот набрал, даже о родных не расспрашивает, а как только Яша рот раскроет, он сразу же:
— Тихо. Потом расскажешь. Тут не место.
И повел Яшу узкими кривыми переулками рыбацкого поселка: пыльные стены-заборы из ноздреватого ракушечника, за ними зеленые купы черешен, облитых вечерним красноватым светом. Алексей подошел к одной из калиток, звякнул щеколдой, скрипнул дверцей:
— Проходи, Яшко. Здесь я живу.
В глубине сада белел низенький домик с верандой, увитой виноградными лозами. Чуть дальше — дощатый сарайчик под разлапистой грушей, рыбацкие сети, натянутые на колья, будто их кто-то только что чинил. На веранде сидела высокая, худощавая и немолодая уже женщина, штопала какую-то детскую одежонку. Мальчик лет одиннадцати, точь-в-точь тот цыганенок, что приносил записку от Алексея, и девочка постарше перебирали синие грозди винограда.
— Это я, тетя Ксеня, — сказал Алексей, — С братом.
Женщина повернула к ним траченое морской солью лицо, приветливо кивнула и, откусывая нитку, сверкнула белыми, как сахар, зубами. Мальчик и девочка тоже подняли было к Яше загорелые лица, но женщина что-то сказала им, и дети снова занялись своим делом.