Твой сын, Одесса

Это была самая короткая и самая очаровательная ночь. Прохлада уже затопила город, а от накалившихся за день камней мостовой еще пыхало жаром. Пахло йодом, как в море, и теплой пылью, как в степи после слепого дождя. Белесый туман растекался голубоватой рекой по улицам и площадям, с листьев акаций и платанов гулко скапывала роса — Фимке казалось, что сочные июньские звезды тоже сейчас сорвутся с небосвода и тяжело забарабанят по сонным крышам.

Когда в темноте начали спускаться по круче к таинственно вздыхающему морю, когда с глухим шорохом вывалились из-под ног комья сухой глины, а мимо ушей просвистел спугнутый кожан, Фимка даже струхнул малость. Только вчера он впервые в жизни увидел море: тихое, зеленоватое у берега и бледно-голубое вдали, сливающееся с таким же бледно-голубым небом, — прямо с неба спускалась шаланда под белым парусом. И еще порт: дымы, пароходы, мачты, огромные трубы, горластые гудки, звон цепей и грохот кранов… Вовку Федоровича и Мишу Куртича он узнал тоже только вчера. Вовка — дальний мамин родственник — обещал познакомить Фимку со своими дружками из морской школы. Он и уговорил Фимку идти ночью на причал. Заикнись, что боязно, он тебя возьмет в море! Как же!

Теперь Фимка стоял под огромной черной скалой, поднимающейся из воды. Вовка и Мишка возились у лодки — отмыкали цепь, тащили из темного куреня парус, весла и еще какие-то вещи, которые назывались непонятно и загадочно: рангоут, румпель, шполик…

— Баян взял? — спросил Вовка, замыкая курень.

— Вот он, — ответил Миша, швыряя что-то темное в лодку на свернутый парус.

Сдурел что ли этот Мишка, так небрежно бросил музыкальный инструмент! И Вовка ведет себя необычно — вчера дрожал: «Ой, гляди не сломай патефон! Ах, смотри не урони пластинку!», а теперь и слова не сказал Мишке.

Все сегодня необычно для Фимки, даже рассвет. У себя в Москве он его вообще никогда не наблюдал. В деревне, где бывал прошлым летом, рассвет всегда начинался на горизонте: вздрогнет темь, поплывут светлые полосы по небу, и потом уже будто кто-то медленно потянет вверх синюю занавесь ночи. Здесь по-иному: волна словно прикрыта туманной пеленой, а в зените бледнеют и тают звезды. Темно-синее небо посветлело, поднялось еще выше, и начала сперва медленно, а потом все быстрее стекать оттуда прозрачная светлость к горизонту. Спросить бы у Вовки, почему так, — он же моряк, все знает, — но опять же боязно: черный, как жук, Миша Куртич только усмехнется да выгнет подковами сросшиеся над переносицей широкие брови, а Вовка обязательно начнет подначивать — любит посмеяться над другими.