Только если сведения были очень важные, срочные, Яше разрешалось, не дожидаясь Тамары, самому отправляться в катакомбы. Одному ему со всего городского отряда. Даже если сведения были добыты подпольщиками из других десяток. И только он, Яша Гордиенко, знал расположение секретных входов в катакомбы и нужные пароли. Вот почему Яша с Тамарой каждый раз закрывались вдвоем в маленькой кладовке за мастерской. Когда Шестакова пришла в мастерскую впервые, Яша, передавая пачку секретных приказов полицейского управления, доставленных Фимкой, ревниво смотрел в ее красивое лицо и думал о том, почему не он, а она ходила подрывать люкс-поезд. Наконец не выдержал:
— Скажи, как там было, на перегоне?
— Я же рассказывала при ребятах: рванули так, что ни один головорез до Одессы не доехал.
— Это я знаю. Об этом разговору в городе много. Ты скажи за себя, как ты действовала.
Он все еще хотел представить себя на ее месте, на перегоне, у Заставы. Ждал, что скажет она так, что у него под ложечкой засосет от восхищения и зависти. А она ответила просто и, как показалось Яше, скучно:
— Я — как все.
— Стреляла?
— Стреляла… Все стреляли.
— А взрывчатку?
— Взрывчатку под рельсы у моста подкладывал Иван Иванович. Он это умеет…
— А вы-то, вы-то что делали? — нетерпеливо спрашивал Яша.
— Мы?.. Константин Николаевич тащил провод от мостика в лесопосадку…
Яше хотелось услышать рассказ о подвиге, а Тамара рассказывала неохотно, как о важной, но неприятной работе.
— Знаешь что, Яшко, — наконец сказала Тамара — Давай лучше о деле. В случае чего, на шестой выход в Нерубайском не ходи — заминирован румынами, иди через второй Усатовский.
Яше и самому стало неловко — и оттого, что дотошно выспрашивал, и от своей зависти. С тех пор он никогда не вспоминал о подрыве люкс-поезда.
Сегодня Тамара предупредила:
— Через Хаджибеевский парк не ходи, там каратели. Лучше через Кривую Балку.
Она оставила ему пароли. Записывать их Бадаев не разрешал, и Яша с ожесточением зазубривал на память эти секретные слова. А их было немало; до захода солнца надо было сказать дежурившему у входа в катакомбы партизану одни слова, после захода — другие, после полуночи — третьи.
Тамара ждала, пока Яша выучит все.
— Ну что ты кривишься, будто касторку дегустируешь, — подтрунивала она.
— Никогда в школе ничего не зубрил, — признался Яша. — И зубрильщиков не любил, всегда смеялся над ними…
— Зубри, зубри, мальчик. Страшно подумать, если ты забудешь или спутаешь пароль, скажешь не то слово, что надо. Могут принять тебя за провокатора…
Яша надулся. Он не любил, когда его называли мальчиком. Особенно Тамара. Все еще не мог забыть подрывную группу Иванова. Будто она сама напросилась туда, а не выполняла приказ командира. Вишь, теперь мальчишкой его считает… Да, все девчонки такие. Вот только Лена, Ли!.. Она, хотя и старше его на целых два года, но… Яша почувствовал, как у него вспыхнули щеки и сладко-сладко защемило сердце. Оно всегда так щемит при воспоминании о Лене. А когда встретятся, им так хорошо, так хорошо… Даже совестно, что кругом война, кругом горе, а им так хорошо вдвоем.