Выдох, переходящий в крик, раздался над просторами омута и, вспугнув сидевшую на берегу пичугу, эхом отразился от крутого обрыва. Почти тотчас Ефимов с хриплым свистом вздохнул и, оторвав от водной поверхности маску, увидел чуть впереди беспомощно покачивающуюся на волнах фигуру Ивлева. Даже не пытаясь отдышаться, он поплыл в его сторону и, обхватив рукой плечо Алексея, усиленно заработал ластами.
Сергею еще предстояло преодолеть десяток метров водного пространства, выбраться на берег и откачать захлебнувшегося друга, но он отчего-то был уверен, что справится, что все самое худшее уже позади.
Гораздо позже, сидя у разведенного костра, он думал над тем, что, не будь у Алексея с собой ножа, все бы закончилось совершенно по-другому. И от этих мыслей на душе становилось холодно и мрачно.
Автобус слегка потряхивало. Темные обочины дороги, едва видимые в свете фар, проносились с удивительной быстротой – может, оттого, что была ночь и Сергей сидел по правую сторону «пазика»? А может, потому, что автобус уносил его от столь милой и спокойной жизни? Как бы то ни было, но с каждым километром, с каждой секундой Сергей приближался к совершенно другой стороне мира…
Проводив мужа и пожелав детям спокойной ночи, Олеся закрылась в своей комнате, легла в кровать, накрылась с головой одеялом и заплакала. Слезы ее были безудержны и горьки, и она не в силах была их остановить. Сергей уехал. В очередной раз. На войну. Несколько месяцев командировки – как вечность. Несколько месяцев, для многих уже навсегда ставших вечностью. Нет, никогда! Не надо, никогда! Господи, сделай так, чтобы он вернулся! Сделай, Господи! И опять поток слез. Олеся даже не пыталась себя сдержать – вот сегодня, вот сейчас выплакаться, чтобы утром, чтобы потом все месяцы командировки никто не видел на ее глазах этих ночных слез. Ночью можно грустить, но не плакать, а днем улыбаться, только улыбаться. Детям тяжело и без маминой грусти. Папа далеко, но он вернется, обязательно вернется. Живой и здоровый, не в первый раз. Да, не в первый… Господи, сделай так, чтобы он вернулся, он ведь сказал, что это – последний раз. Нет, не так, неправильно, здесь так не говорят. Он сказал, что это – крайний раз. Слышишь, Господи, это – крайний раз, пусть вернется, и он больше никогда, никогда, ни за что… А если, а если и соберется – вцеплюсь, упаду в ноги и не отпущу, слышишь, Господи, не отпущу! – молила Олеся и снова плакала, плакала и молила, и так почти до утра, когда, совсем обессиленная, провалилась в вязкую пучину тяжелого сна.