— Иди сюда, Ад приехал, — говорит он жене, и та, явно с трудом, поднимается.
— Вы поешьте. Сделайте себе бутерброд. Масло в холодильнике.
4
Туман за окном вновь шевельнулся, и теперь можно разглядеть его структуру — мягкие колышущиеся ленты, плывущие слоями и завитушками, как дым, небольшие спокойные водовороты, гладкие волны с разной амплитудой — волны, наматывающиеся на преграды, образующие петли, круги и спирали. Ида наблюдает движение за окном, и в глубине, позади этих колебаний ей чудятся какие-то более темные силуэты. Она кладет телефонную трубку, которую продолжала машинально держать в руке, и достает из кастрюли дымящуюся картофелину в мундире. Картофелина горячая, шкурка слезает с нее пластами.
Так варила картошку мама, для кур — разминала и добавляла размолотые зерна ржи. Одно время у них было довольно много кур, пока лиса всех не перетаскала. Не ленилась: что ни ночь, то курица — и так целый месяц. Наконец осталась последняя, самая отважная. Весь день она проводила на ступеньках крыльца, устраивалась поближе к людям — может, от одиночества, а может, из-за лисы. Мать ее гнала, поскольку не любила кур, да и вообще птиц, брезговала перьями, яйцами и мясом. Забитых, ошпаренных кур ощипывал отец. Мать в это время полола огород или просто уходила подальше. Она носила чулки: домашние — толстые на подвязках, и выходные — тонкие и скользкие, в которых ноги делались похожими на кукольные, пластмассовые. К этим чулкам полагался пояс, резиновые пасти подвязок крепко захватывали скрипучий нейлон и удерживали натянутым — не отпустим! А однажды ночью исчезла и эта храбрая курица.
Ида жует картошку; она вкусная, мягкая, сразу растекается во рту приятным теплом.
Когда мать уходила и они провожали глазами фигурку в очередном цветастом платье, почти бегом спускавшуюся вниз, в деревню, отец бросал дочери быстрый взгляд, словно прося о снисхождении: «Не ее вина, что она такая», а после снова возвращался к своим тихим занятиям.
Ничего особенного обследование не выявило. Небольшая аритмия, вероятно врожденная или последствие детских ангин.
— Вам ничто не грозит. Вы здоровы, — сказал врач и взглянул на две цифры, написанные сверху на карте: 54. — Для своего возраста — в хорошей форме.
И стал молча выписывать рецепты — легкие транквилизаторы, снотворные, общеукрепляющие.
В начале декабря, в субботу, Ида отправилась в чистую, стерильную частную клинику. Ей выдали номерок, чашку кофе и что-то вроде меню: на изящной карточке, украшенной логотипом клиники, были перечислены всевозможные обследования. Рядом тактично указаны цены. Ида сидела с карандашом в руке и помечала — токсоплазмоз, гепатит В, СПИД, холестерин HLD и LDL, TG/TGG, BUN, OB/ ESR, WBC… Большинство названий ни о чем ей не говорили. Ида подчеркивала их только потому, что они внушали страх, словно имена доисторических хищников, — тромбоциты, гематокрит, моноциты, уробилиноген, билирубин. Потом элегантная молодая регистраторша взяла у нее карту — точно заказ приняла, — назначила дату и велела прийти натощак. Вручила дипломатично-забавный сосуд для анализа мочи и пожелала «хорошего дня». Такая теперь мода — желать друг другу «хорошего дня». Уходя, Ида купила в больничной аптеке маленький градусник в пластиковом футляре и решила каждое утро мерить температуру. Она занималась этим несколько дней. Результаты записывала на листочке, прилепленном к холодильнику магнитом. 36,7; 36,4; 36,6; 36,6 — ничего интересного в кривой не было, но лишь теперь, благодаря этой плавной монотонности, Ида осознала, что у нее прекратились овуляции, что море, темный внутренний океан затих и погружается в еще более черную ночь. Спокойная бесконечность воды. Волны, не способные теперь раскачать даже ракушку.