О событиях 22 мая 1943 года написано много. Заявляю, как командующий одной из воюющих сторон, что сравнение со “стоп-приказом” под Дюнкерком и поиск глубинных политических причин не имеют никакого основания! Причины были чисто военные. А критики должны помнить, что информация, доступная мне тогда, весьма отличалась от полной картины, известной сейчас. У русских, с кем мне пришлось очень много общаться по службе уже после войны, есть пословица, “каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны”, так вот это именно тот случай!
Тогда же я еще не имел дело с русскими. Однако одной из моих лучших дивизий, Семнадцатой танковой, после печально известных событий февраля, командовал генерал-майор Дона-Шлодиен, прежде воевавший под Ленинградом, также в моем штабе был оберст Гагенбек (шутили же над ним из-за его фамилии), прошедший Сталинград и Харьков, были и другие достойные офицеры, вырвавшиеся из ада русского фронта и служившие теперь под моим началом в дивизиях, присланных нам в пополнение. Конечно мне, как профессионалу, был интересен ход событий на Востоке и я много беседовал с воевавшими там. И все сходились в мнении, что русские, особенно в последние полгода, это страшный и умелый противник, намного более опасный чем англичане и французы в кампании сорокового года.
Я знал от воздушной разведки, что рубеж обороны в проходе Эль-Аламейн, еще 19 мая не занятый войсками, сейчас энергично укрепляется, замечены были колонны, подходящие с востока, и саперные работы на самом рубеже. По предварительной оценке, силы противника, развернутые там на утро 21 мая, составляли не больше одной пехотной дивизии (данные верные, это была 5я дивизия 2го польского корпуса), и еще не менее двух дивизий выдвигались на рубеж. Внезапная атака утром 22 мая, пока враг не успел укрепиться, имела бы все шансы на успех. И мой первоначальный план, мой приказ, отданный вечером 21 мая, был именно таким!
Как положено, ночью выслали разведку. Под утро они вернулись с пленным, к несчастью, он был тяжело ранен и умер, прежде чем его сумели полноценно допросить. Однако по утверждению разведчиков, он успел сказать несколько слов на русском, и форма его, при тщательном осмотре нашими ветеранами Восточного фронта, была признана однозначно русского образца, собранные у противника документы также свидетельствовали о принадлежности его к русской 909й пехотной дивизии! Разведка была от нашей 17й танковой, но так как они проходили через боевые порядки французов, те тоже были в курсе.
Этот факт подействовал на лягушатников весьма деморализующее, с учетом того общеизвестного факта, что на русском фронте за последние месяцы уже погибло больше французов, чем за их войну сорокового года. И было уже обычным явлением, что в формируемых французских частях, при одном лишь слухе о посылке на Восточный фронт, резко возрастало дезертирство - хотя эти бравые “пуалю” охотно соглашались воевать против англичан “за Алжир”. Но и Дона-Шлодиен, сильно встревоженный, тоже уверял меня, что если там обороняются русские, то это очень опасный противник, которого нельзя недооценивать. И атаковать малыми силами будет чрезвычайно опрометчиво, лучше подтянуть все. Откуда здесь русские - ну как же, они есть в Иране, и вполне могли, по просьбе британцев, послать сюда одну-две дивизии. Критики должны также учесть, что мои войска только перед этим прошли почти двести километров за три дня! Мы знали о нахождении где-то в Палестине польской армии, выведенной из Ирана, но не могли знать ее точное положение, как и быть уверенными в отсутствии здесь русских частей.