Глеб неожиданно понял для себя значение выражения «выпасть в осадок» на всех уровнях его природы — физическом, химическом, биологическом, психическом. Распасться на мелкую дисперсную взвесь и закружить намокшей россыпью, удивляясь внезапно изменившейся среде, осесть на дно, и водная женская субстанция, ее вечный символ инь, совершенно свободно обволокла всего его собой и прижала. И ему против воли на удивление стало уютно и покойно, словно только этого он и ждал. Так незаметно в нем проявлялась привычная тяга к женской авторитарности, свойственной и наблюдаемой у его матери. Обманчивой авторитарности, той, за которой прячется уязвимая женская нежность.
Он вспомнил, как однажды уже стоял перед ней рано утром, окровавленный, и держал в руках свое сердце. Его маленький, оригинальный, театрализованно оформленный подарок на день святого Валентина. Она открыла дверь и упала в обморок, обведя его взглядом. Ему ошибочно казалось, что она стойкая, сильная. В тщетных попытках доказать ей, что он любит ее хрупкой, слабой, ранимой. Он понял, что перегнул палку, выбросил сердце и подскочил, перемазав ее в крови. Аллегория была неудачной. Купленное на рынке свиное сердце валялось на лестнице, в пыли. Тут же за лифтом стоял пакет с цветами и подарком. Глеб попросил прощения, сожалея о неудачном сюрпризе. Она собралась с силами, поднялась на один локоть, звезданула его по щеке, попав по уху, и на выдохе откинулась на подушку, как Констанция Буонасье.
— Сонь, — произнес Глеб тихо. В трубке стояла тишина. — Я подумал… и считаю, что ты права. В общем, нам действительно стоит расстаться.
Соня сделала шумный выдох.
— Только не проси забыть тебя, это невозможно, — сказал он.
— Я не хочу пинг-понг, у меня хватит духу выкинуть ракетку и порвать сетку. Мы не сможем быть друг для друга трупами в шкафах, с которыми можно время от времени сексоваться.
Они не раз переживали расставания и встречи, переосмысливая все заново, с новой силой безжалостно расковыривая болезненное старое, бросая трубки или сжимая браслетами из пальцев запястья, выкрикивая разъедающие гадости в лицо, заглушая криками скрежет зубов, поднимая вверх то, что залегло когда-то на самое дно и тихонько разлагалось.
Задыхаясь от правды, бросали ее в горячке в дорогое лицо, не жалея ни себя, ни времени, полагая, что наконец-то явился тот, кто должен выслушать все, что накипело внутри за все эти годы, тот, кому не стыдно и не страшно открыть свою огромную, как мир, и страшную, как война, тайну. Соня считала своим долгом изживать в нем закоренелые, огрубевшие комплексы, он пытался размягчить, расшевелить ее женственность. Но только потом, гораздо позже, они осознали, что являлись безжалостными учителями друг для друга.