— Я сварю из него зелье для изгнания злых духов.
— Умеешь?
— Для зелья корни нужны. Родниковая вода, лаванда, мимоза. Чертополох растет на самых страшных в энергетическом плане местах. По нему всегда можно зло найти. У кого лопуха много, тот и злой. Мне всегда об этом бабушка говорила, она умела немножко ворожить, и у нее рос лопух «для колориту и радикулиту». А заклинание там такое, сейчас вспомню. — Она закрыла глаза, и ее ресницы подрагивали.
— Я люблю деревню, — мечтательно произнес Глеб. — Меня всегда туда тянет. Не шашлыков там поесть, вина попить, обоссать все вокруг, сфотографироваться и уехать, а именно быть там какое-то продолжительное время, отдыхать от города.
Она открыла глаза и смотрела на него не мигая.
— И не то чтобы я простой и деревенский… Ну, в крайнем случае простой.
Она улыбнулась.
Шутить надо, надо шутить.
— Вспомнила. Кажется, так: «Лаванда, Мимоза, Святой чертополох, изгоните зло, рассейте его во времени, пусть этот миг исчезнет навсегда!» Чертополох от сглаза хорошо защищает. Еще в народе его называют синеголовкой, бодяком, а мы называли его красиво — марьин татарник.
Глеб смотрел на нее как загипнотизированный, не мигая, пьянея, чувствуя, что почти ослеп и оглох и не слышит ее слов.
Искры во все стороны. Пространство наэлектризовано, шаровая молния летает, надо срочно замереть. И не хочется двигаться дальше, не надо знать, что там впереди. Это так не важно. Гроза, гром, молнии, светопреставление и сотрясание земли, и падение светил, и сходы планет с орбит, и хвосты комет лижут плечи и пальцы. Предчувствие катаклизма возбуждает больше, чем, возможно, сам катаклизм принесет потрясений. Медленно разгорается инфернальным красным светом внутренний огонь. Взгляд — ожог, прикосновение — ранение, дыхание рядом, звук голоса — убила. Сухопутный бой. Осталось еще два двухэтажных и одно четырехэтажное здания разума. Любопытно, что будет дальше. Но лучше сесть, свесить ноги на радуге, как один мальчик в рекламе — не кисни, на радуге зависни, — и просто смотреть и чувствовать, как медленно и неотступно накрывает шикарным, хорошо начищенным медным тазом.
— А беленькие цветочки на суженого-ряженого, — замедлила она речь, — сгодятся. Что случилось?
— Что? — Он на секунду отрезвел.
— Ты так смотришь…
Ночью не спал, сердце билось пойманной птицей в тесной грудной клетке, просило воздуха и высоты. Он любовался ею спящей, тихо отодвинув с груди одеяло, недоумевая, что она, нереальная и сказочная, рядом с ним спит, раскинув руки свободно, словно падая с высоты их полета. Счастьем оказалось ее поймать. Несчастием — понимать, что этой женщиной невозможно надышаться. Только лицом к лицу и увидишь его. Большое. Это потом, гораздо позднее нужны расстояния, чтобы осознать размер.