Депутат пожал руку старика и усадил его рядом с собою. Площадь гудела от аплодисментов и возгласов. А под этот шум к столу пробирался еще один старик. Он то нерешительно останавливался, то вдруг, набравшись смелости, делал несколько быстрых шагов и снова останавливался.
Депутат, увидев колебания старика, пригласил его:
— Смелее, отец! Поднимайтесь сюда и говорите, что вы хотели сказать.
Старик взобрался на помост и, подметая доски полами незапахнутого халата, прошлепал надетыми на босу ногу калошами по краю помоста и остановился. Площадь выжидательно примолкла.
Покачивая совершенно белой, торчащей клинышком бородой, старик заговорил негромко и медленно, с трудом выбирая слова. Его чалма развязалась и длинной белой полосой упала на плечо, но он не замечал этого.
— Сейчас говорил мой сосед и ровесник, братец Мамарасул, — начал старик. — Очень правильные, хотя и горькие, как полынь, слова сказал нам Мамарасул. Как верблюжья колючка, били его слова по нашим сердцам. Мы ошиблись, и он правильно нас ругал. Я, Карим Ходжаев, я тоже подписал эту бумагу, а сейчас прошу нашего депутата Саттара Мирсаидова, пусть он ее порвет и скажет в Ташкенте другим депутатам, что старики Бустона просят извинить их. Эту нашу ошибку можно исправить. Я скажу о другом. Я всю жизнь верил в бога. Я всю жизнь верил, что Исмаил Сеидхан — святой человек. Когда его первый раз посадили на десять лет, я думал, что он пострадал за веру и считал его очень святым человеком. Только теперь я понял, что Исмаил Сеидхан всегда был обманщиком. Жуликом был. Он еще вчера говорил нам, что мертвецы на холме встают из могил и стонут в ужасе перед осквернением их праха. Теперь мы знаем, что это был обман! А ведь Исмаил Сеидхан клялся именем аллаха, что в старой мечети происходит чудо. Он всегда клялся именем аллаха и каждый раз обманывал нас. Я всю свою жизнь, все свои семьдесят лег прожил обманутым. Бог, в которого я верил всю жизнь, был нужен Исмаилу Сеидхану только для того, чтобы обманывать меня. Вот эту ошибку исправить невозможно. Мне теперь очень горько и очень больно. Гораздо больнее, чем от справедливых упреков Мамарасула.
Сорвав с головы полуразмотавшуюся чалму, старик закрыл ею облитое слезами лицо и медленно пошел обратно, покачивая головой, как от приступа острой боли.
Площадь сочувственно молчала. Впервые молодежь посмотрела на стариков, обманутых святым пройдохой, не насмешливо, а с сожалением.
— Да, отец, — заговорил депутат после нескольких минут тишины, последовавших за выступлением Карима. — Вы правы. Наша беда в том, что еще многие советские люди верят в религиозные сказки и доверяют разным святошам. А эти чалмоносные проходимцы используют вашу веру в своих грязных целях. Так и получилось у вас в Бустоне.