— Вот уж на этот счет не тревожься! — крикнул начальник. — Выдаст все, что потребуем!
Макарка и опомниться не успел, как санки исчезли. Только снег взвихрился за легким возком.
Во дворе Макар разглядел еще одни розвальни, на которых чекисты прибыли в трактир. Они — тоже в виде легкой берестяной лодки на широком вощеном полозе, как монастырские. Значит, тоже рассчитаны на Козлихинское болото?.. И еще одно неожиданное открытие сделал Макар во дворе: у четвертого чекиста, что оставался все это время наружным караульщиком, оказался картавый говор с польским акцентом. Тоже знакомый: не этот ли поляк-прапорщик вел его по ярославскому откосу к особняку Зборовичей? И откликается на имя Владек! Жаль, что этим открытием не успел поделиться с Сашкой.
Начальник чекистов, которые и Макару стали казаться мнимыми, разложил на столе в горнице карту из кожаного портфеля. Эту десятиверстку Макар знал еще по занятиям в корпусе. Не успел начальник углубиться в работу над картой, как лампа над столом зачадила и начала угасать. Только две лампадки мигали у икон. Из соседней комнаты неслышно вошла Марфа.
— Подлей-ка в свою люстру! — скомандовал Владек.
— Ну, батюшка, сам подольешь, коли у тебя есть что лить! — отрезала Марфа, выкрутила фитиль и вовсе погасила свет. — Последний фунт керосина для дорогого гостя с лета сберегала. А вы, не прогневайтесь, и в потемках погостите!
— Что ж, тогда — на боковой фронт! — приказал начальник. — Когда солдат не воюет — он либо ест, либо спит. Хозяйка! Давно этот постоялый двор держишь?
— Двора не держим, а кто заедет — не отказываем. Сами видите — у дороги живем. Как прохожему не порадеть?
— В барышничестве участвуете с Овчинниковыми?
— Да мы и сами Овчинниковы. Но, про что спросили, — нет, не занимаемся!
— Скрытная ты! Ну что ж, постели нам здесь.
Вдруг дед Павел стал тихонько слезать с печи.
В свете лампад волосы его казались серебряным сиянием вокруг головы.
— Глуховат я стал, не все слышал, про что тут толковали, одно скажу: пустые ваши хлопоты! Век вам попусту по свету гоняться, а с Овчинниковыми не совладаете! Отступись, батюшка, от недоброго дела, а то сгинешь! Вот-те крест святой!
— Ты сам, дед, из поповичей, что ли?
— Какой я тебе попович! Просто говорю всурьез, к душе твоей крещеной обращаюсь. А сам я природный лошадник. С малолетства до старости все при конях. Только при чужих.
— Барышничал, что ли?
— Как есть. Всюю жисть.
— Грешил, значит, всюю жисть?
— Такой уж мне предел положон, его же не преступишь.
— Ишь ты! Где же промышлял этим делом?
Старик всматривался в лицо начальнику. Тот деланно улыбался, хмурился — и наконец, словно не выдержав пристальных, в упор направленных дедовых глаз, полез в карман за махоркой. Она была в красивом портсигаре.