И там же, внизу была приписка: «Люди в Москве совсем не похожи на новгородцев, и не ценят учености. Поэтому скрывай и начитанность свою, дабы не вызвать подозрений».
Феодосия вздохнула и утерла слезинку, выкатившуюся из глаза. Она выросла на вольном северном воздухе, и попала из уютного родительского дома в любящие объятия Васи Тучкова, хоть и жившего в Твери, но духом тоже новгородского. Ей было тяжело в шумной, душной, людной Москве.
После смерти мужа, готовясь к отъезду в Москву, она сожгла все рукописные тетради с молитвами — даже через пятьдесят лет после страшной казни архимандрита Кассиана в Новгороде и дьяка Курицына сотоварищи в Москве, уже само хранение этих манускриптов было смертельно опасным. Однако Феодосия помнила все молитвы наизусть — не их ли она шептала с самого детства, при задернутых занавесях и зажженных в подполе дома Судаковых свечах? Там собирались те немногие истинно верующие Новгорода, кто передавал из поколения в поколение память и знание об учении, за которое умерли их деды и прадеды.
Феодосия медленно сняла с шеи нательный крест, и, поднявшись, повернувшись, прочь от заката, залившего Москву кроваво-красным светом, зашептала тайную молитву.
Царица Анастасия Романовна проснулась не в настроении. В покоях было душно, и даже настежь распахнутые окна не помогали. Над Москвой вот уже который день собирались грозовые тучи, но дождь проливался все больше над окраинами. Ливни шли в Коломенском, в Измайлово, над Воробьевыми Горами.
Здесь же, на Красной площади, было пыльно и грязно, и даже кремлевский сад как-то поник, деревья стояли с вялыми листьями, и только одуряющее пахло пышно цветущей сиренью — от ее аромата у беременной на третьем месяце Анастасии всегда болела голова.
Она вытянулась на ложе и огладила свое все еще по-девичьи стройное тело ладонями.
Царю Ивану она пока ничего не говорила — супруг ее обладал нравом непредсказуемым, и, узнав о том, что Анастасия в тягости, мог приказать запереть ее в покоях — сохранения чрева ради.
Именно так, лежа на спине, она и провела почти половину своей первой беременности — бабки-повитухи с чего-то решили, что Анастасия может скинуть младенчика, и сколько она не уверяла их, что ее мать родила восьмерых и до последних дней ездила в возке, и ходила в церковь — старухи были непреклонны. К ней приглашали шутов, шутих и сказительниц, однако Анастасии больше всего хотелось сбежать по кремлевскому холму босиком к Москве-реке, шлепать там голыми пятками по мелководью, брызгаться теплой речной водой и смеяться взахлеб.