— Сколько стоило-то? — прервал молчание младший.
— Есть там один отец келарь, — сплюнул за борт старший, — рожа алчная, поперек себя шире, ряса на загривке трескается.
— Нектарий, — донесся со дна лодки слабый голос монаха. «Велел меня соленой рыбой кормить, а воды не давать. Еще и приходил в узилище-то, приносил кувшин с водой холодной и пил у меня на глазах, а я в дерьме своем лежал, черви уж в ранах ползали».
— Ты тихо, тихо, — наклонился к нему старший. «Ветерок вона видишь, какой, свежий, ты дыши, а как к берегу пристанем, там возок нас ждет, отвезем тебя в тайное место, там полечишься, в себя придешь».
Монах затих, а Степан Воронцов испытующе посмотрел на старшего гребца.
— Мог бы сам-то за весла и не садиться, — сказал юноша. «Мало нас, молодых, что ли. Да и опасно тебе — узнают еще».
— Вас-то много, только, Степа, надежных мало. Тебя, али меня на дыбу вздернут, мы молчать будем — сам знаешь почему. А будет ли кто иной молчать — неведомо. И головы-то покатятся, и не только наши, — пожилой человек помолчал, и, вдохнув полной грудью ночной ветер, сказал:
— А хорошо, Степан, на реке-то. Ты не был под Казанью, молодой еще, а там Волга не чета, Москве — с одного берега другого не видно. Так бы и плыл по ней до моря Хвалынского, а там и куда дальше.
Степан Воронцов только вздохнул и приналег на весла.
Перед самым рассветом лодка пристала к заброшенной, трухлявой пристани у крутого косогора. Наверху, в сосновом лесу, уже распевались птицы да тихонько ржали кони.
Выбравшись на берег, пожилой гребец сильно оттолкнул лодку.
— Пусть себе плывет, — сказал он, наблюдая, как удаляется челнок по течению. «Свое отслужила».
Маленького роста человек бросился помогать им. Совместными усилиями трое мужчин уложили монаха на пол возка, окружив его подушками да одеялами.
— Вы со Степаном в возке поезжайте, Матвей Семенович, — сказал пожилой. «Ты, не в обиду тебе будь сказано, человек книжный, ученый. Лучше вон с ним, — пожилой кивнул на возок, — побудьте».
— Разве ты не устал, столько грести, да сейчас еще по колдобинам трястись? — запротестовал Башкин.
— Зря я, что ли, такой здоровый уродился? — чуть улыбнулся пожилой. «Все, по коням, светает уже. Остановят нас — мол, инока сродственника больного везем, на излечение к чудотворной иконе. А ты, — обратился он к монаху, — потерпи, дороги тут не самые гладкие, а кони эти у меня хоша и невидные, да резвые. Зато мигом доедем».
Монах вроде как забылся сном, несмотря на ухабистую дорогу, а Башкин и Воронцов долгое время молчали.
— Вот скажи мне, Матвей Семенович, — вдруг сказал юноша, — сколь не уговаривали мы тебя бежать вместе с ним, — Степан кивнул на монаха, — а ты отказываешься. Сейчас государь с богомолья вернется, и суд твой соборный не пощадит тебя. Пока есть время, да возможность — уходи, куда подальше, в Литву ту же, али в Ливонию. Сгниешь ведь в тюрьме монастырской, али на костре сгоришь, зачем?