Недоумевая, я повернул голову к Степану Федотовичу. Он глядел на меня внимательно и пристально.
- Отпала? - спросил он чуть слышно, и благодушие сбежало с его лица.
- Да, ушла, - ответил я, выбирая шнур.
- На тихом-то месте?
В его голосе слышалась не только укоризна, но и боль. Он провел языком по губам и, повышая голос, заговорил с надрывом:
- Да я бы ее на нитке вывел… Да разве с семгой можно так обращаться?
От волнения он заикался. Лицо его побагровело. У меня закралась тревога - не хватит ли его удар.
Прилив бурных, горячих слов продолжался не менее получаса.
- К черту все блесны, все мушки! Приеду домой, выброшу их прочь! - исступленно кричал он, продолжая ездить сбоку потока. - Это не рыбная ловля, а сплошное расстройство!
- Да будет вам! - попробовал успокоить я. - На своем веку вы половили рыбки вдоволь. Стоит ли из-за одной расстраиваться?
- И вы в жизни обедали не мало, - сказал он в тон мне. - А вот завтра, если вам не дадут обед, вы заскулите. А стоит ли из-за одного обеда расстраиваться? Нет, никогда вам не поймать семги!
Поклевок больше не было. Двигаться дальше по реке мешали пороги. Мы причалили к берегу и пошли лесом.
Когда Степан Федотович немного успокоился, я, рассуждая об его снасти, обьяснил, что капроновый поводок рвется на узле, а особенно на таком, какой делает он. Лучше всего пользоваться не шнуром с поводком, а цельной, толстой жилкой. В крайнем случае поводок следует привязывать по-другому.
И я стал показывать, как надо делать узел. Красильников, следя за моими пальцами, утихал.
- Уж вы меня извините, если я сгоряча наговорил вам чего- нибудь, - произнес он робко.
Начался отлив бурных чувств.
Мы обогнули осоковое болото, по серым валунам поднялись на холм, потом спустились.
- Ненароком не сказал ли я вам грубого слова? - спросил он, с виноватым видом заглядывая мне в глаза.
- Нет.
Помолчали.
- Разумеется, и у меня обрывы на узле бывали не раз. Узел самое слабое место. Уж вы меня извините.
Спустя несколько минут он повторил:
- Боюсь, что грубость какую-нибудь сказал. Я всегда спокойный, на меня никто не жалуется, но когда крупная рыба срывается, на меня затмение находит. Вы меня извините.
Мы опять помолчали. Минут через пять он сказал:
- Сей год я нервный: положение мое зашаталось. Уж вы извините, если я чего сказал…
Отлив длился не меньше прилива. За это время он извинился раз двадцать.
Слушая и не слушая его, я рассматривал бородатый лес. На каждой ели, на сухом суку, борода - серая и длинная. И до чего хилы эти седые деревья. Да и березы не лучше - тонкие и кривые.